Не лги себе

Дремучие леса окружают родной Успенск, такие густые, что даже встреченый волк уходит от человека тихим шагом. Но в последние годы начали эти леса редеть, потому что фабричную котельную топили дровами… Много сосен, елей и берез сожрала фабрика. Целыми днями возили их коновозчики — летом на телегах, зимой на дровнях. От сосновых дров из высокой кирпичной трубы валил легкий рыжеватый дымок, от елей дымовой шлейф был погуще, а от белых красавиц берез стоял над Успенском черный клубящийся столб, легко пронзающий своей чернотою низкие осенние облака…

Антон Петрович Яник приехал в Успенск в 1939 году. Кате только что исполнилось шестнадцать. Из всех предшественников нового директора она хорошо помнила только Сапегу — подвижного, как обезьянка. Любимым его ругательством было — «тварь бездушная». Ругался он всегда с упоением, размахивая длинными руками, несоразмерными с его коротким туловищем.

И вдруг после Сапеги, над которым успенцы незлобиво посмеивались, — Антон Петрович! Вежливый, с неторопливым шагом. А как он выступал с трибуны!

Теперь Катя бегала на фабрику словно бы и не работать, а как на большой праздник — в черной саржевой юбке, в белой батистовой блузке, шитой на груди гладью, в бежевых лодочках. Черные тяжелые волосы ее были причесаны волосок к волоску, и тяжелая коса пушилась только на кончике. Да еще во всю щеку румянец, который хотя и не относился к нарядам, но красил Катю лучше всяких шелков. Валька, например, будучи чересчур белокурой, называла Катин румянец «персиковым». Но как ей верить, если ни та, ни другая персиков и в глаза не видела!

Был ли тому виной румянец или просто семнадцать Катиных лет, но через год после приезда директора от успенских ребят не было Кате отбою. А что ей парни, если Катя полюбила Антона Петровича. И повода он никакого не давал и даже не заглядывался на нее, а вот полюбила — и все.

День, когда случалось он заходил в самочерпку, где стояла главная бумагоделательная машина, Катя считала счастливейшим днем ее жизни. Тогда она, словно во сне, улыбалась и слесарю Сережке, и каландровщику Евгению, и даже кладовщику дяде Степе, чем приводила его в явное замешательство. «Какой сегодня чудесный день», — говорила Катя дяде Степе, а у дяди Степы пятеро ребятишек, и жена тут же работает в соседнем цехе.

Но выпадали и такие серые дни, когда Антон Петрович не заходил в самочерпку. Такой день Катя считала потерянным. И все-таки к вечеру она вытягивала эту потерянную ниточку: к пяти часам бежала на плотину, откуда так хорошо виден голубой ятесовский дом. Бежала затем, чтобы встретить дорогого ей человека, потому что Антон Петрович ввел себе за правило после обеда и краткого отдыха вновь приходить в контору.

Успенская плотина — это деревянный глухой мост с пятью шлюзовыми отсеками на плотине. Внизу речонка, куда сбрасывается вольная весенняя вода, по другую сторону озеро, а по берегу в два ряда липы. В Сибири это дерево самое любимое, самое благородное. Лучшей кадушкой для меда считается липовая. Ну да ладно, сейчас речь не о меде.

Притаившись за липами, будто бы любуясь озером, Катя ждала. По вечеру играли на озере щуки. То тут, то там расходились по зеркальной глади крупные литые круги. Поближе к берегу покачивались на этих кругах белые лилии. А если смотреть прямо, через озеро, там — Зимник — сплошь из молодого сосняка. Там песчаные отмели, заросли камышей, там обязательно найдешь чью-то брошенную, угнанную фабричным озорником лодку.

Обняв черный ствол липы, Катя мечтательно смотрит на Зимник. О времени она не беспокоится. Время успенцы узнают по гудку. В пять часов могучий бас гудка ударяет в барабанные перепонки. Ведь это почти рядом, ну каких-то тридцать метров. Ничего, Катя потерпит. Ведь именно в этот миг и выходит из голубого дома Антон Петрович! Сначала зоркая Катя видела, как шевелилось на воротах кольцо, взятое рукой еще не видимого Антона Петровича. А вот и он — чуточку сутуловатый, без пиджака, в белой вышитой косоворотке. Идет неторопливо, задумавшись, с непокрытой головой, и медно-бронзовые волосы его, аккуратно зачесанные назад, вздрагивают в такт шагам. Косоворотку он носит навыпуск, под тонкий ремешок, как не носит в Успенске ни один парень. Вот он все ближе и ближе. Пора выходить из-за лип и Кате. Они должны встретиться на плотине, где пешеходы, стиснутые перилами, проходят вблизи друг друга. В шлюзовых отсеках журчит вода. В ушах у Кати тоже что-то шумит.

— Здравствуйте, Антон Петрович!

— Здравствуйте, — отвечает директор.

И — проходит. И Катя проходит тоже. Куда? Не знает. Прямо по улице, в гору, где кончается Успенск и где вечерами особенно горько и печально пахнет полынью.