Не лги себе

— Постой… Я как-то сначала не осознал, извини, пожалуйста. Значит, ты все эти два года любила его, а он не знал. Но теперь он знает и все-таки…

Дальше этого «все-таки» Ветрищев определенно еще не разобрался.

— Может, ты все-таки ошиблась? — спросил он Катю. — Ну, сколько лет может продолжаться его горе?

Катя об этом не думала.

— Ты не понял главного, Ветрищев. Когда любят, никаких вопросов себе не задают. Задают вопросы те, кто смотрит со стороны. Во-первых, им виднее, во-вторых, они любят пофилософствовать на этот счет.

Он обиделся.

— Выходит, я тоже со стороны, и ты уличаешь меня в желании пофилософствовать? Но, согласись, я вовсе не набивался в истолкователи твоей любви. Зачем же ты мне все рассказала?

Катя виновато опустила голову.

— Я здесь совсем одна. Как-то легче, если поделишься. Столько лет молчала, даже Вальке, подруге своей, не призналась. А теперь не могу — надо было мне рассказать, понимаешь?

— Ну-ну, — сказал Ветрищев, смущенный ее откровенностью, — разве я упрекаю тебя за это? Со мной многие ребята делятся.

Тут он невольно посмотрел на Катю дольше, чем бы следовало. А у нее после откровенного разговора так нежно алели щеки. По давнишней своей привычке теребить косу теребила она ее и сейчас, небрежно перекинув через плечо.

— Все у тебя будет хорошо, — почему-то грустно сказал Ветрищев. — Вот увидишь, и даже скоро.

— Ты так думаешь? — встрепенулась Катя. — А почему? Почему ты так думаешь, Ветрищев?

Ответа она не получила. Ему так хотелось, чтобы она поскорее ушла с глаз долой.

• • •

С этого дня не шли дела на ум Алексею Ветрищеву. Вновь и вновь принимался он вспоминать необычный свой разговор с Катей Уржумовой.

Хмурый, бродил он по заводу, умышленно не заглядывал в механический, где работала Катя. А как его тянуло заглянуть туда! Может, у нее есть новости? И тут же спрашивал себя: какую именно новость хотел бы он услышать? Во всяком случае, не о том, что она выходит замуж!

Потом он засел в своем невзрачном кабинетике, чтобы ни один черт не спрашивал его, о чем он вздыхает. Надоели ему эти расспросы. И кто бы мог ожидать, что его комсомольцы проявят такую повышенную чуткость?

В субботу после гудка Катя опять зашла в комитет. Она уже давно поборола свое смущение, и теперь видеть Ветрищева для нее было необходимостью. Скромный парень, выдержанный, даже пооткровенничать с ним можно. Ведь подруги у нее на заводе все равно нет.

— Здравствуй, Алеша. Ты что такой хмурый?

— Нет, я ничего. Присаживайся.

— Некогда мне. В поселок сейчас поеду. Может, поручения какие будут?

Он посмотрел на нее с удивлением. Какие могут быть у него поручения в рыбацком поселке?

— Ну как же, ведь ты сказал, что я пассивная, так хочу исправиться. Там пионерский лагерь. Может, заехать?

В ее словах был резон. В пионерском лагере он не бывал с той поры, как его открыли.

— Ладно, сам как-нибудь соберусь.

— Так поедем вместе, — предложила Катя, — это как раз по пути.

Ветрищев даже испугался. Нет, он не хотел быть третьим.

— Нет, Катя, нет. Сегодня я никуда не поеду.

— Тогда в следующий раз. Мы вместе заедем в лагерь, а потом к Антону Петровичу. Ты должен с ним познакомиться. Он тебе понравится, вот увидишь.

— Можно будет, — без энтузиазма согласился Алексей. Воровато оглядел Катю. Он ненавидел себя за этот взгляд, но чувствовал, что иначе смотреть на нее не мог.

А между тем она вела себя непринужденно. Открыла шкафчик с книгами, полистала Пушкина и Алексея Толстого. «Дай-ка мне тряпочку, я хоть пыль с книг сотру». Потрогала кактус: «Что же ты его не поливаешь?» И наконец, плюхнулась на диван, прислонясь, к его потертой спинке.

— Расскажи мне что-нибудь, Алеша!

— Так ведь ты же ехать настроилась.

Она вскочила, засмеялась.

— Да, да, еду! Ну, тогда прощай.

Уже с порога махнула ему маленьким чемоданчиком, в котором она носила спецовку. И стоило ей закрыть за собор дверь, как она тут же забыла о хмуром Ветрищеве. Ее наполнило чудесное ожидание встречи. Она забежала домой только затем, чтобы швырнуть чемоданчик и сказать тете Поле, куда она едет. «Смотри, поздно не задерживайся», — наказала старушка. «Да-да, — беспечно отозвалась Катя, — все будет в порядке».

Она всегда любила субботы, а эту — особенно. Первая ее суббота с «ним».

Едва дождалась трамвая. Дачники торопились за город, и потому оба вагона были полными. Рядом с Катей сидела расплывшаяся женщина, уперев в толстый живот корзину. В ней попискивал цыпленок, видимо оставшийся от продажи, и все пытался высунуть клюв сквозь прутья. Женщина, всякий раз вызывая смех пассажиров, легким щелчком отпугивала его в глубь корзины.

В этот субботний день все казалось Кате доступным, возможным, овеянным радостными красками юга. Горы в сизоватой дымке, изумрудно-зеленая бухта, шпалеры виноградников, оранжевые горки абрикосов у лоточников — все вместе это имеет одно название: счастье! О, если бы знала Катя, что произойдет на раннем рассвете! На рассвете двадцать второго июня сорок первого года…