Не любовница

— Давай, Маш, — улыбнулся Михаил дочери, — а после бассейна в кино заглянем.

— С мамой? — поинтересовался ребёнок воинственно, и тут вместо Алмазова ответила его жена:

— Конечно, со мной, рыбка! Куда я от вас денусь!

Ох, сказал бы Михаил, куда… Но при детях он не выражался.

Перед тем, как войти в приёмную, Алмазов несколько секунд стоял возле двери и пытался успокоить собственное взволнованное дыхание. Такое было с ним впервые, и не только по отношению к Оксане — впервые в жизни. С Таней ему не приходилось скрывать своих чувств, наоборот, он весь старался быть как на ладони, но Оксана… Она не должна ничего понять.

Алмазов вошёл в приёмную, медленно зашагал по ковру по направлению к двери в собственный кабинет, посмотрел на секретарскую стойку… и остановился, заметив Оксану, которая стояла возле шкафа с документами и, наклонившись так, что юбка тёмно-зелёного вязаного платья аппетитно обтягивала её маленькую попку, доставала с нижней полки коробку с канцелярскими принадлежностями.

Михаил несколько секунд рассматривал ягодицы Оксаны, ощущая, как его всем телом бросает в жар, а потом вдруг опомнился.

— Стой! — воскликнул он, делая шаг к ней, из-за чего Оксана вздрогнула и… выронила коробку себе на ноги.

— Ай! — подпрыгнула секретарь, поморщившись от боли. — Ах, чтоб тебя! — Вытащила одну ногу из туфли и согнула в колене, обхватывая рукой ступню.

— Сильно ударилась? — Михаил, сам не понимая, что делает, сел на корточки и тоже обхватил ладонями ногу Оксаны. — Извини, это из-за того, что я слишком громко заговорил у тебя за спиной.

— Да-а-а… — протянула секретарь, глядя на него с удивлением. — Да ничего страшного, Михаил Борисович, не больно почти…

Алмазов понимал: нужно отпустить ногу Оксаны. Но не мог. Стоял, держа на одной ладони, как на опоре, а другой легко поглаживая сверху, и чувствовал, что его волнами накрывает возбуждение. Да такое шальное, что хотелось немедленно подхватить Оксану на руки, унести к себе в кабинет и…

— Михаил Борисови-ич… — почти простонала девушка, и он, подняв голову, неожиданно заметил, что Оксана вся розовая, тяжело дышит и глаза её блестят, словно она и сама думает примерно в том же направлении. В горизонтальном. Хотя… с ней можно и вертикально, у стены. Он сильный, а она лёгкая.

Чёрт. В штанах было уже настолько тесно, что Михаилу оказалось сложно сидеть. Но и вставать сейчас, когда между ног такой бугор, наверное, тоже неправильно. Или наоборот? Пусть Оксана поймёт, что она очень даже привлекательна, а утром в субботу он просто ляпнул глупость.

Алмазов в последний раз провёл ладонью по её ноге, изучая узкую и маленькую ступню с крошечными пальчиками — Оксана была в колготках телесного цвета, но пальцы всё равно было видно, — улыбнулся и, набрав в грудь воздуха, чтобы не звучать слишком уж сдавленно, пробормотал:

— Как-то так наверняка выглядела ножка Золушки…

— Что? — пискнула Оксана и дёрнулась, всё же высвобождая ступню. Нервно засунула её в туфлю и застыла на месте, как бандерлог перед Каа. Невыносимо красные щёки, блестящие глаза, взволнованное дыхание… Михаилу доставляло невероятное удовольствие просто смотреть на неё. Было бы лучше не только смотреть, но это, к сожалению, невозможно.

Он поднялся с корточек, понимая, что Оксана наверняка заметит его состояние — и точно, секретарь, неосознанно опустив взгляд, распахнула рот и вытаращила глаза в явном шоке. Неужели не ожидала? Не понимает, как действует на него? Наверняка. Но это хорошо. Было бы хуже, если бы понимала. Если Оксана решит уволиться, это будет катастрофа.

— Я говорю, — он, кашлянув, улыбнулся и щёлкнул в воздухе пальцами, чтобы секретарь подняла взгляд, — что у Золушки была такая же крошечная ножка, как у тебя. Какой размер хоть?

— Первый, — пробормотала Оксана сдавленно, а потом, моргнув, выпалила: — Ой, нет! Тридцать пятый!

— А первый — это что такое? — поинтересовался Михаил, удивившись, когда секретарь отчего-то замялась, но затем, осознав, рассмеялся. — А-а-а… Мой любимый размер…

— Неправда, — возразила Оксана резко и решительно, и вновь даже не покраснела — побагровела, но теперь явно от злости. — Вам совсем другие размеры нравятся! Забыли, что я в курсе?

— Не забыл, — он покачал головой, испытывая странную горечь и от реакции, и от слов Оксаны. — А ты… не забыла, что обещала показать мне свои рисунки?

— Конечно, не забыла, — буркнула она, сверкая недовольными глазами. Красивыми, как лазурь. Но очень сердитая лазурь, предгрозовая. — Всё принесла. Сейчас сделаю вам кофе и отдам.

— Спасибо, — кивнул Михаил, силой удерживая себя от стремления скорее подойти и всё же прикоснуться к Оксане. Такая она была очаровательная в своём гневе.

Хотя Алмазов прекрасно понимал, что сердится Оксана на него справедливо. Он грешник — этого не отнять. Можно было бы сказать, что заразился у Тани, но Михаил никогда не любил оправдываться. Нет, он сам сделал свой выбор, сам принял решение жить вот так, как жил сейчас.