Пульс разрывает виски. Разве можно так реагировать на короткое прикосновение? — Думаешь, я могу? — глухо отзывается он, всей тяжестью опираясь на раковину, и, мгновенно теряя силы, оседает на пол, разбрызгивая пенную воду. И смотрит на Шерлока снизу вверх. Ему ничего не нужно в данный момент (нужно, конечно, смертельно нужно, но, ей-богу, не в данный момент) — единственное, чем он мог бы довольствоваться сполна, это присевший рядышком Шерлок. Ещё неплохо было бы почувствовать его руки — пусть обнимет. Но может и просто сидеть поблизости. И даже молчать. Шерлок так прекрасен сейчас, что в груди разливается боль — прекрасное лицо, прекрасные глаза, прекрасное тело. Мысль возникает совершенно бредовая — как можно коснуться всего этого безнаказанно? Осквернить чистоту этой кожи и не быть растерзанным инквизицией? — Ещё немного, и я начну воспринимать тебя, как святыню.
— Как что? — Шерлок всё-таки делает это: опускается рядом. — Я не ослышался? Надо же до такого додуматься, — натянуто улыбается он. — Тебя опасно оставлять без присмотра. — И обнимает так крепко, что Джон еле дышит. — Нашел святыню… Я люблю тебя страстно.
Вблизи его губы выглядят обметанными и шершавыми, и Джон смотрит на них неотрывно, с жадностью и тоской. Но отстраняется — ему необходимо сказать. Ему так много надо сказать. — В самом деле, Шерлок. До меня дошла одна простая, хотя, наверное, дурацкая истина: я могу просто видеть тебя, просто знать, что ты существуешь, что ходишь по этой квартире, спишь, ешь, дышишь, и это способно решить все проблемы, в том числе и … гм… черт возьми… сексуальные. Ты понимаешь, о чем я?
— Истина и в самом деле дурацкая, — недовольно фыркает Шерлок. И тут же целует в плечо. — Хотелось бы знать, каким удивительным образом это способно избавить от сексуальных проблем…
Джон поднимает ладонь в молчаливой просьбе дослушать. — Ты чертова западня, Шерлок Холмс, и я в тебя угодил. Я от тебя без ума. Я болен тобой, и теперь хорошо понимаю, что это означает. У меня от тебя постоянный жар. Но… Только пойми меня правильно… Я могу не прикасаться к тебе и всё равно чувствовать себя идиотски счастливым и удовлетворенным.
Шерлок обнимает ещё сильнее, притягивает к себе и бормочет, согревая дыханием шею: — Ничего глупее не слышал. Тебе придется ко мне прикасаться, Джон. Везде и… когда только пожелаешь. — Он заметно встревожен и, кажется, даже напуган — что если это вовсе не шутка? Что если это новый барьер, от обилия которых он давно уже близок к истерике. — Я в полном твоём распоряжении, Джон. Всегда.
Внутри взрывается безумно и огненно — в полном? Джон чертовски хорошо понимает, что за этим стоит. Но он улыбается, недоверчиво покачивая головой и пряча чересчур разгоревшийся взгляд: — Ты так думаешь? А по-моему, через месяц-другой ты посмотришь волком, если я захочу просто положить ладонь на твоё плечо. И возможно, даже укусишь. Конечно, в том случае, если будешь занят чем-то, что гораздо важнее какого-то Джона Ватсона.
Шерлок сокращает пространство между ними до минимума (прижимается плечом, боком, бедром, явно наслаждаясь теплом и близостью). — Ничего важнее какого-то Джона Ватсона у меня быть не может, и ты это знаешь. Хотя, спорить не буду — я та ещё штучка. Могу огрызнуться. Но это не помешает мне извиниться чуть позже. — Он вздыхает, разворачивается всем корпусом и снова целует обтянутое майкой плечо. Встает на колени, опираясь на пятки. Смотрит вопросительно и виновато. — Джон, я неисправимый болван. Так всё запутал. Довел и себя, и тебя. Плохо?
— Хреново, — признается Джон, с радостью чувствуя, как распускается узел, который он даже не чувствовал, но который, как оказалось, туго стягивал ребра. — Я измучился страшно.
— Вижу, и сам измучен до крайности. Могу я рассчитывать на прощение? Прямо сейчас?..
Сердце Джона колотится как ненормальное. Он чертовски хорошо понимает, что за этим стоит. — Прямо сейчас? Здесь?
Шерлок не отвечает, но глаза его быстро темнеют, и приоткрываются губы.
— Господи, — стонет Джон, от собственного протяжного стона заводясь с полоборота, — как же я люблю нашу кухню…