Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться

Безумная страсть немногих библиоманов викторианской эпохи так и осталась необъясненной. Счастливым (для нас) исключением является сэр Томас Филипс (1792–1872) — незаконнорожденный сын богатого текстильного фабриканта и служанки. «Заболев» библиоманией в раннем детстве, он уже к шести годам приобрел сто с лишним книг. «Все его карманные деньги тратились на книги, — сообщается в британском Национальном биографическом словаре за 1896 г. — Главным делом его жизни [ставшим возможным благодаря огромному наследству, хотя он вечно рисковал его растратить. — Авт.] стало коллекционирование редких манускриптов независимо от времени, страны, языка и содержания». Филипс называл свою компульсию «старой доброй манией покупки книг» и объезжал Европу в поисках собраний: «хроник, монастырских архивов, расходных книг королей, королев и знати», покупая то коллекцию из 1300 итальянских манускриптов, то 900 томов бумаг, связанных с Французской революцией, то 500 «восточных свитков» и иллюминированных рукописей, создававшихся для царей, пап и членов семейства Медичи. На момент смерти Филипса его коллекция насчитывала, по оценкам ученых, около 60 000 манускриптов, а также тысячи книг в твердых переплетах, документов на право собственности, юридических бумаг, вавилонских цилиндрических печатей, географических карт, генеалогий, писем и рисунков — в два раза больше, чем в библиотеке Кембриджского университета. Конечно, это была капля в море по сравнению с его целью, сформулированной в письме за три года до смерти: «По одному экземпляру каждой книги, имеющейся в мире!» Однако для перевозки этой «капли» из его имения Миддлхилл в Уорчестере в Тирлстэйн-хаус в Челтенхеме потребовалась целая армия: 230 лошадей, 160 грузчиков и 103 подводы, писал психоаналитик и историк искусства Вернер Мюнстербергер (1913–2011) в книге «Коллекционирование: необузданная страсть. Психологический аспект» (Collecting, An Unruly Passion: Psychological Perspectives), изданной в 1994 г.

В конце жизни Филипса посетил представитель Британского музея сэр Фредерик Мэдден. Он оказался в доме, помещения которого были заставлены большими ящиками с рукописями, книгами, документами и другими плодами долгих лет собирательства, где «каждую комнату во множестве заполняют бумаги, манускрипты, тома, хартии, свертки и тому подобное» — валяются «под ногами, громоздятся на столах, кроватях, стульях, на лестнице и прочем, и так в каждой комнате — штабели огромных ящиков до потолка». Посылая президенту Гарвардского университета Джареду Спарксу приглашение посетить Тирлстэйн-хаус, Филипс предупреждал, что «гостиная — единственная жилая комната, да еще три спальни для нас и наших друзей». Другому знакомому он писал, что «обедать негде, кроме как в комнате экономки!»

Как Филипс до этого дошел? Сам он писал около 1837 г. в предисловии к каталогу своей библиотеки, что его «подстрекнуло» к коллекционированию «чтение всевозможных описаний уничтожения ценных манускриптов». Его «главная страсть» — собирание крупнейшей в Англии, а возможно, и в мире частной коллекции литературных трудов, — была порождена «лицезрением безостановочного истребления» книг старьевщиками, для которых тексты как таковые не имели ни малейшего значения, важны были только инкрустации переплетов из золота и других драгоценных материалов.

Компульсия Филипса собирать другие произведения, такие как имущественные документы и хартии, также питалась гнетущей тревогой. Она проистекала, писал он, из его отчаяния при виде уничтожения документов «в лавках изготовителей клея и портных», которые извлекали из бумаги целлюлозное волокно. Судя по всему, Филипс был убежден, что, если бы не метался, как сумасшедший, по Европе, скупая все что можно, литературный мир постигла бы катастрофа, сравнимая с гибелью Александрийской библиотеки. Он называл свои манускрипты «безотказным утешением в любом несчастье». Трудно представить более откровенное признание, что книги помогали ему справляться с тревогой.

Третьей побудительной причиной компульсивного коллекционирования стало незаконное происхождение Филипса — чувство оторванности от своей среды могли компенсировать только книги. Неуверенность по поводу своей идентичности, отсутствие корней — удел многих незаконнорожденных — вылились в поглощенность вопросами происхождения и рода. Поэтому он собирал правоустанавливающие документы, церковные книги и надписи на надгробиях. «Его деятельность, по сути, была продуктом тревоги из-за собственного сомнительного прошлого», — утверждал Мюнстербергер.