(Не) мой жених

— Привет, — приветствую Рому с улыбкой. — Не будешь больше? — указываю глазами на кашу и иду к нему, забирая тарелку с едой из рук сиделки. — Ну и зря! — беру ложку и пробую на вкус. — Довольно вкусно и полезно! Ты не будешь? Я доем? Или ты всё же будешь? — подношу ложку с кашей к его губам, как бы спрашивая его и он слегка приоткрывает рот, аккуратно принимая пищу. — Ага, не хочешь делиться, — со смехом журю его, одарив улыбкой, заметив еле заметную на его губах. — Будешь ещё? — вновь интересуюсь и, взяв ещё немного каши, даю её Роме, а он послушно открывает рот, сопровождая своё действие урчанием в животе.

Мне больно смотреть в его глаза и видеть там беспомощность и весь спектр чувств, что бушуют в нём и не имеют возможности выплеснуться. Я хочу смотреть на него уверенно, показывать, что меня не напрягает его новое положение, и я отношусь к нему спокойно, но это очень трудно, когда ты испытываешь жалость и тебе хочется плакать. Но если я это покажу, то оттолкну его от себя и это может снизить шанс на его выздоровление. Поэтому я играю, как самый талантливый актёр. И роль моя называется «Весёлая сестрёнка».

Думаю, Рома это всё понимает, но вынужден верить мне. Алекс, что сидит на кровати Ромы, в отличие от меня, не скрывает своей жалости, но жалко ему меня, а не Рому. Он знает мне слишком давно и понимает сколько сил мне стоит скрывать свои эмоции. Пару дней назад я спросила друга, как он относится к моему брату, не жалко ли ему его, а тот ответил, что нет. Потому что Рома выжил, потому что у него есть я, а значит он встанет на ноги.

«Сильных мужчин жалеть не стоит, потому что каждая неудача, препятствие и испытание — это новая порция сил» — сказал мне Алекс и причислил Рому к сильным личностям.

Через несколько ложек брат перестаёт есть, отказавшись разжимать губы. Глазами смотря то на кашу, то на мои губы, словно предлагает мне съесть ложку.

— Хочешь, чтобы я попробовала ещё? — спрашиваю его и, не дожидаясь ответа погружаю ложку в свой рот, причмокнув от наслаждения. — Помнишь, я раньше не очень любила овсянку, но сейчас мне она даже нравится, если туда фруктов добавить. Бананов, например, — закатываю глаза от удовольствия и протягиваю Роме ложку с кашей, чередуя их то мне, то ему. — У меня, к слову, вкусы очень сильно поменялись. Ты наверно заметил, — указываю на свою одежду, продолжая его кормить, делая это уже на автомате. — Помнишь, как мы вместе с Катериной и её мужем ходили за продуктами? Вы в тележку складывали правильные продукты, а я… а я сладкое… и постоянно на ваши каши говорила «Фу… мерзость» — кривляюсь, изображая себя прежнюю. — «Как вы можете это есть… поросячий кайф… фу… бе…»

С кровати Ромы доносится смех, и я, быстро кинув взгляд туда, посылаю рожицу смеющемуся другу.

— Принести ещё каши, госпожа, — спрашивает меня сиделка и только сейчас я соображаю, что мы на пару с братом съели всю кашу.

— Ой, — поднимаю глаза на Рому. — Извини! Будешь ещё или… — взгляд в окно. — пойдём погуляем? Я тебе буду рассказывать, как живу сейчас и чем живу!

— Господин Роман не любит прогулки, — произносит женщина.

— Не любит? — восклицаю, возмущённо посмотрев на брата. — Поэтому и такой бледный и худой! На вампира похож! Притом не на того сексуального из фильмов… А, ну марш на улицу! — приказываю ему, стоя из себя строго родителя, отчего на лице брата расцветает полуулыбка. — В доме есть пандусы? — спрашиваю сиделку. — Или как нам спуститься?

— В балконе есть лифт, — оповещает она нас. — Господин Гринберг построил его для господина Романа.

— А я то раньше думал, зачем отцу на балконе лифт, — сам себе говорит Алекс. — И всё это время Рома был под моим носом, а я даже не догадывался… Вот отец! Вот шпион!

— Прекрасно! — выдыхаю, оглядывая брата и после наклонившись целую его в щеку. — Это чтобы они покраснели! — проговариваю, смотря ему в глаза, зная, что смысл моих слов до него точно дойдёт.

«— Ром, прекрати! Отстань, — пытаюсь вырваться из рук брата. — Ты мне сейчас всю косметику сотрёшь.

— Она тебе не нужна, — тянет брат, продолжая надвигать на меня с ватным диском, на котором средство для снятий макияжа.

— На улице мороз, а от них у меня щёки краснеют, — жалостно прошу брата. — Ты и так заставляешь меня сейчас тащиться через полгорода. Не люблю красные щёки! Рома-а-а…

— Полюбишь, — произносит брат и, добравшись до моих щёк, ватным диском стирает с них косметику, после чего я послушная, но злая и обиженная даю стереть всё. Закончив со снятием макияжа, мягко касается губами моей щеки и проговаривает. — Это что-то они точно покраснели. Люблю твои красные, румяные щёчки!

Итак он делал каждую зиму, когда видел на моём лице косметику.

Теперь я буду мстить!

По-доброму и во имя смеха, но всё же… Маленькая месть — залог хорошего настроения. И думаю, брат не против крохотной капли нежности и ласки.»