Не наша сказка (СИ)

Я подошла и облокотилась на перила, глядя на грязный двор. Внизу легкой грациозной рысью бежала по периметру левады соловая кобыла. Я вдруг подумала, что ей лучше, чем мне, хотя мы, вроде как, на равных. Она тоже живет в чужом доме, но ее это не беспокоит. Это только нам, людям, все вечно не так. Вспомнились слова Дольгара замужество за лордом – почет и жизнь. Сытая и спокойная жизнь. Будешь в замке жить, есть каждый день и спать на перине, сказал Тадеуш. Чего в этом плохого? Ну, как тебе, охотник? Живешь под защитой крепостных стен, спишь на кровати и ешь каждый день. И сам не рад. Комфортабельная тюрьма с трехразовым питанием оказалась тебе не по нутру. На свободу захотелось. На волю. Спать на земле с ножом в обнимку, выживать – жить. Это и есть жизнь – борьба за каждое ее мгновение. Настоящая жизнь, полнокровная.

А здесь зато тепло и удобно. Нравится? Нет, потому что ты человек. А вот лошади – ей плевать. Лошадь разумнее. Хотя, откуда мне знать, что там в голове у лошади…

Соловая вскинула морду и коротко заржала. Она тоже чуяла приближение весны.

— Ты же вылечил меня тогда. Ты разбираешься.

— Не настолько. – Шут прищурился на пока еще холодное солнышко единственным глазом. – Ты меня переоцениваешь, княжна.

— Я не княжна.

— А я не врач.

— Ты повторяешься, – заметила я.

— Нет. Всего лишь использую проверенные методы.

— Язва.

— У кого? Или что похуже?

— Серьезно. Охотник заболел.

— Неудивительно. И что ты думаешь?

Свежий ветерок гладил руки и ласково перебирал волосы. Уходить с галереи не хотелось.

— Я думаю, простуда... надеюсь, что простуда. У него высокая температура и сухой кашель. Глубинный такой, сильный. Я бы предположила еще воспаление легких…

— Или что похуже, – тихо завершил Патрик. – Ну, и чего ты от меня хочешь? Чтобы я его осмотрел?

— Ну… да, – осторожно кивнула я.

— И ваши с ним желания совпадают? – коварно уточнил шут. Я прикусила язык и расстроилась окончательно. Что верно, то верно – Тадеуш на дух не переносит обитателей замка, включая слуг. Воспринимает их как тюремщиков. Он ведь никого, кроме меня, к себе не подпустит.

— Подсыплю ему снотворное, как вы в Растмиллой подсыпали мне, – буркнула я. Патрик даже выпрямился.

— Не вздумай. На фоне общего ослабления иммунитета это его добьет.

— На фоне общего ослабления иммунитета? – выпрямилась я. – Смотри, не выдай что-нибудь подобное в присутствии Дольгара.

— Не выдам, – спокойно заверил шут. – В общем, так: пока ты не уговоришь своего пациента – фигу тебе, а не консилиум. Не моя прихоть, уж извини.

Я долго смотрела на него, однако он, похоже, отличался железным самообладанием. Просто смотрел на небо с таким видом, будто не человек, а памятник, которому фиолетово, что на него все пялятся. Хотелось задать сотню вопросов – так ведь не ответит.

— Ладно, – сказала я совсем не то, что хотела сказать. – Я что-нибудь придумаю.

Около ворот, как назло, попался Ришцен – пьяный и веселый. И чего меня туда, спрашивается, понесло?..

— Эй, княжна! – окликнул ратник. Он, в отличие от других, не видел во мне ровным счетом ничего благородного, и никогда не расшаркивался передо мной, если рядом не было Дольгара, или, на худой конец, Олькмера. Должно быть, хорошо помнил, как поднял меня из грязной лужи и тащил в замок со связанными руками. Оно и ясно – первое впечатление есть первое впечатление.

— Княжна-а! – повторил Ришцен, и я поняла, что прикинуться глухонемой не получилось – слишком я была близко.

Я вздохнула и подошла.

— Чего тебе?

Ришцен отсалютовал мне фляжкой и широко улыбнулся.

— Слыхал я, подохнет скоро твой браконьер? Какая жалость! А ты теперь его всю жизнь будешь помнить! – с удовольствием завершил он, выразительно посмотрев на мою ногу. Я все еще хромала – должно быть, гончая повредила сухожилия.

Упругий весенний ветер услужливо откинул волосы с лица, когда я, выпрямившись, медленно оглядела Ришцена с рыжей головы до грязных сапог и обратно. Я словно увидела его впервые. Каким он запомнился на дороге осенью – таким он больше не казался, да и не был никогда. Весеннее солнце будто растопило изморозь, искажавшую истинный облик, и слетела ненужная шелуха. Любой человек покажется жестоким и сильным, если он вооружен и сидит на коне, а ты смотришь на него снизу вверх из грязной лужи. Даже Дольгар. Даже Ришцен…

А он не такой. Нет в нем ни силы, ни жестокости. Бессмысленный взгляд прозрачных глаз, непрестанные попытки унизить всех и каждого – Ришцен просто ребенок. Ненужный, нелюбимый, забитый ребенок. И таким он останется навсегда, сколько бы черепов он ни раскроил, сколько бы девок ни изнасиловал.