Не наша сказка (СИ)

Мы все – дети. Вначале чьи-то, мы кому-то принадлежим. Мы вырастаем, становимся физически взрослыми, но внутри остаемся все теми же детьми, и все наши детские ошибки, страхи, комплексы не выжечь из души никакими богатствами и никакими достижениями. Были ненужными в детстве – остались такими же и сейчас. Даже когда мы совершаем подвиг, или великое открытие, или пишем картину, мы все равно не нужны сами по себе. Люди будут восхищаться подвигом, пользоваться открытием и любоваться картиной. Картиной – не художником. Это подвиги остаются. А герои – герои всегда забываются. Так устроен человек. Он вдохновляется примерами других, не помня имен, в бесконечной гонке за этим фальшивым бессмертием.

Мне было жалко Ришцена. Жалко и одновременно противно, будто я стираю с лобового стекла дохлых мух.

— Сказать тебе, какое ты ничтожество? – тихо вылетели непрошеные слова. – Нет, пожалуй, не надо. Охотника я вылечу. Смотри, сам не подохни от пьянства.

Пока Ришцен переваривал смысл сказанного и подыскивал удачный ответ, я поспешила удалиться – скандал не входил в мои планы на ближайшее время. Завернув за угол, хотела пробежаться – от малоподвижного образа жизни ныли все мышцы – но поняла, что после укуса гончей и правда, вряд ли побью олимпийские рекорды. Нога болела при каждом шаге и противно подгибалась, как будто каждый раз кто-то ударял под колено. Да и пальцам осталось далеко до прежней ловкости – когда я зашивала рану Дольгара, я в этом убедилась. Со злостью покосившись на злополучную ногу, я уселась на скамеечку около свиного загона. За заборчиком месили грязь подросшие поросята, они столпились поближе, толкаясь, похрюкивая и ожидая угощения, или просто пытались меня разглядеть. Я пошарила по карманам и обнаружила одинокое увядшее яблочко, явно пропущенное Берегиней.

— Нет, – сказала я поросятам. – Этого на всех не хватит. – И спрятала яблоко в карман. Свиноматка лениво приподняла голову и плюхнула ее обратно в лужу, брызнув холодной грязью. Я задумчиво поглядела на нее. – А ведь не зря мы с вами генетически совпадаем. Не так уж мы и отличаемся. Вот, чем ты чище Луска? Он, правда, в луже не валялся – так ведь и луж поблизости не случилось. Во всяком случае, на моей памяти. А может, он просто выпил недостаточно…

Свиноматка вздохнула и тяжело перевернулась на другой бок, укоризненно выставив к бесцветному небу крученый хвостик. Ветер рябил лужи. Холодная выдалась весна.

— И спишь в грязи, и живешь в загоне, пока не зарежут. Нет… ничем мы от вас не отличаемся. Разве что, амбиций больше.

Один из поросят взвизгнул, будто понял мои слова.

— Ага. – Я поднялась. – Так точно, брат.

Уходить не хотелось. С поросятами было как-то комфортнее. А в замке непременно прицепится какой-нибудь Дольгар. Хотелось подойти к матке и стереть грязь, марающую нежно-розовые мягкие уши. Глупое желание.

— Жалко тебя, – проговорила я. – И Тадеуша с Патриком жалко. И Ниллияну. И Ришцена. Всех жалко…

Тем не менее, возвращаться пришлось. Как и ужинать пресным тушеным мясом, как и терпеть дежурный половой контакт с возлюбленным мужем. Дольгар занимался интимной физкультурой, а я, как примерная жена, лежала смирненько и от скуки считала трещины на потолке. Потом отвернулась и принялась наблюдать вальс мелких снежинок за окном. А под конец пришла в голову чисто каноническая мысль: на месте Дольгара кого-нибудь вообразить. Вот только – кого?.. Нет у меня никого в замке для этой роли. А за пределами цитадели я людей и вовсе не помню.

За месяцы, проведенные в замке, повседневные обязанности обратились в рутину, и уже не возникало желания забиваться от Дольгара под кровать. Надо всего-то вытерпеть минут пятнадцать.

И я терпела. Злилась на себя за это рабское смирение, но все же терпела.

Из-за этого всего после ужина возвращаться в свою комнату не хотелось, и я продолжала сидеть в углу, наблюдая за уборкой трапезной и рассеянно поглаживая вспрыгнувшую на колени кошку. Кошка пригрелась и уютно заурчала, слуги ходили туда-сюда, иногда напевая себе под нос. За прошедшие месяцы обитатели цитадели ко мне привыкли, и теперь мое поведение уже не казалось им таким уж странным. Вздумай я вот так посидеть в первые дни – непременно удивились бы, а сейчас никто не обращал на меня внимания. И я сама не заметила, как задремала, прислушиваясь к кошачьему мурлыканью.

Встрепенулась от шелеста бересты и скрипа пера.

Кошка вздрогнула и раздраженно повела рыжим ухом, но, в отличие от меня, не проснулась.

На краешке стола сидел шут и что-то быстро писал, иногда задумываясь о чем-то, и тогда рука замирала над листом, а на кончике пера собиралась опасная черная капля. Впрочем, она никогда не успевала сорваться и испортить буквы – сказывалась сноровка.

Было тихо-тихо, так тихо, что слышалась возня мыши под половицей. Единственным источником света осталась догорающая свечка Патрика, и весь огромный зал сузился до этого слабенького кружка, и сделалось несколько жутковато смотреть дальше – туда, за грань темноты.