(Не)настоящий парень

Кидаю на маму победный взгляд — ну как тут удержаться! — чтобы она сама убедилась, не обязательно все нести на своих плечах. Мол, смотри, и на мужчину можно рассчитывать, а ты говорила…

Мама, впрочем, мой семафорящий взгляд игнорирует, не спуская глаз с красивой картинки: Вова и пухлый младенец.

Даже я слегка зависаю. Он справляется куда лучше меня: перехватывает крикуна одной рукой, придерживая головку щекой, а второй рукой орудует над столом. Есть собирается. Ну, конечно.

И все равно выглядит умилительно.

Я быстро стряхиваю с себя увлекательный ступор и вторю ему: принимаюсь завтракать.

* * *

— Спасибо, спасибо, спасибо, — искренне благодарит сестра, спустя два с половиной часа, перенимая младенца с моих рук.

Будить ее через полчаса, естественно, никто не стал. Мы с Вовой мужественно разделили обязанности за завтраком, а потом я приняла ношу на себя, чтобы он смог пойти с Пашкой на поле. И с лихвой ощутила себя героиней советского кинематографа: глухая деревня, мужик в поле, баба с дитем. Трагедия должна была вот-вот разразиться, хорошо, что пришла настоящая мать.

— Кажется, он хочет есть, минут двадцать уже ничего не помогает, — с облегчением передавая ценную ношу на руки родной матери, говорю я.

— Конечно, хочет, — сюсюкает сестра в лицо младенцу. — Уже пора.

Садится на диван, стягивает лямку платья и…

Нет, к этому я не готова морально. Отворачиваюсь и прикрываю глаза для верности. Нащупать бы, где выход.

— Спасибо, Зин, правда. Я не спала уже… давно, — говорит мне в спину. — Нервы сдают.

— Мне не трудно, — говорю вполоборота. — Если ещё нужно будет… Без фанатизма! — предупреждаю ее открывшийся рот. — То без проблем.

— И за это тоже спасибо, — тихо говорит она.

Повисает пауза. Я не стараюсь её заполнить, услышать трижды спасибо от сестры — уже огромный шаг через нашу пропасть. Просто киваю и выхожу во двор.

Солнце с непривычки бьёт в лицо, заставляя поморщиться. Ощущение, что я пробыла в темном доме не пару часов, а лет двести, прикованная к батарее, так ломит всё тело.

Взгляд сразу падает на трудящихся родителей: мама пропалывает грядки возле теплицы, папа, привычно уже, выполняет максимально лайтовую работу — красит доски, которые пойдут на загон для кур. Ему активно помогают — или мешают — два сорванца, выгнанные мной из дома, пока младший сопел у меня на руках. Ещё один звук от них и пришибла б на месте, какой бы доброй и понимающей я ни казалась снаружи.

Почти на границе участка виднеется два силуэта с лопатами. Сегодня у них дело явно идёт быстрее. Я повязываю бандану, убирая волосы в хвост на затылке, и шагаю на помощь юному садоводу. Втроём пойдет ещё бодрее.

— Опять без головного убора, — достаю из кармана свою старую бандану с Нирваной и размахиваю перед Вовой. — Ты точно хочешь испытать все прелести солнечного удара, — назидательно выгибаю бровь.

— Чувствую, там много плюсов: я лежу, ты на мне, — подмигивает наглец.

Я кидаю взгляд на Пашку, но тот уже вырвался вперёд со своей лопатой. Подхожу к Курту, тянусь к его голове. Он сгибается, опираясь на черенок лопаты, чтобы мне не пришлось вставать на мысочки.

— Что ты устроил за завтраком? — сквозь улыбку журю его. — Пошляк.

— Никто ничего не понял, — срывает короткий поцелуй с моих губ. — Состоялся утренний вынос мозга?

— Нет, все обошлось малой кровью. Кажется, ты возведен в статус бога и неприкасаем. Можешь творить любую дичь.

Скольжу ладонями по его плечам, цепляюсь пальцами за плотную ткань его кофты. Хочется постоять вот так хоть с минуту. У нас не так много времени здесь для двоих.

— У тебя классные родаки, — улыбается мой Курт, кладя ладони мне на талию. — Поверь, не всем так повезло.

— Мама постоянно тычет мордой в лужу, сестра отыгрывается за все подряд, а папа упорно придерживается политики невмешательства, чтобы выжить. А так да, классные, — шутливо хмыкаю я.

— Если тебя ни разу не выгоняли из дома — тебе со мной не соревноваться, — безрадостно говорит Вова.

— Тебя выгнали? — пальцы крепче впиваются в мужские плечи. Знала, что история там непростая, но информация все равно шокирует.

— Отец всегда был импульсивным. И у него в арсенале имелся только один метод воспитания — кнут. Когда и он перестал быть эффективным, в ход пошла тяжёлая артиллерия.

Вова мягко отстраняется и снова берется за лопату, как бы обозначая конец разговора. Но я знаю, что это далеко не конец.

— Как? Как это произошло? — аккуратно спрашиваю я. Беру пару клубней картошки из ведра, засыпаю в выкопанные только что лунки. За работой, наверное, откровенничать проще, а я не хочу давить.