Не обижайте Здыхлика

Тая смеется. Не знаю, чем она мажет лицо, чтобы придать себе вид всплывшей утопленницы, но в итоге ее действительно не узнает никто из старых знакомых. Мне так хочется для нее другой жизни. Не потому, что я хочу встречаться с красоткой, нет – я любил бы ее, даже будь она в шрамах и язвах. Просто ни один человек не должен прятаться, как заяц, это унизительно. Она уж точно такого не заслужила.

– Меня намного больше беспокоит, что в детдом теперь не пускают, – говорит она. – Без объяснений, безо всего. Какой-то якобы приказ директора. Который раз уже прихожу, а меня только что поганой метлой не выгоняют – не положено, уходите, девушка, а то полицию вызовем. Меня дети ждут, а я даже не могу им весточку передать. Хоть подкоп делай, честное слово.

– Только тебя не пускают? Или вообще волонтеров?

– Не знаю. Я, сам понимаешь, сейчас мало с кем общаюсь.

– Давай я схожу. Нет, ну а что? Приду с флейтой, предложу устроить музыкальный праздник. Либо меня не пустят, и мы сделаем выводы, либо пустят – и тогда я передам привет твоим Эмме с Эриком.

– Алик! – боги, она смотрит на меня, будто я только что сразился с драконом и победил его. – Правда? Какой же ты у меня…

Нет, ну нормально? Один раз собрался сходить в детдом к брошенным детям – и уже герой. Сама она туда ходила как на работу, однако себя явно героем не считает.

– И все равно дом у тебя будет, – говорю я.

– Ой, да брось. Это, во-первых, не главное, а во-вторых, невозможно.

Она до последнего не могла понять, с кем я связался и что делаю. Я этого и сам тогда не понимал.

– Еще, значит, один дом нужен? – хрюкает мой железнодорожный джинн, стукая пивной кружкой о деревянную столешницу. – Ну ты хват, парень. Я думал, ты что новенькое придумаешь, а ты вон как. Богатства хочешь, а? Смотри, подавишься…

Он сильно изменился. Он сбрил свою пегую щетину, он аккуратно и даже не без щегольства подстрижен. На нем пухлая зимняя куртка, явно новая, теплые камуфляжные штаны, высокие ботинки со шнуровкой; у него лохматая шапка, которую он положил на соседний стул. Когда я его увидел в первый раз, он был в драном пуховике, из которого торчали перья, спортивных штанах и кроссовках на голую ногу. И перчатки у него были разного цвета. Одна синяя, другая красная, обе женские. Две веселые перчатки.

– Этот дом нужен не мне, – терпеливо объясняю я. – Просто одна хваткая дамочка лишила свою падчерицу крыши над головой, а еще добилась того, чтобы девушку разыскивали как преступницу. Надо ее как-то убедить…

– А, так ты из-за бабы, – разочарованно тянет Юджин. – Это ты, друг, зря. Ничего хорошего от этих баб не бывает. По себе знаю. Не ценят они, когда ты к ним всей душой. Не дано им. Такие уж они.

И пахнет от него иначе – к перегарным ароматам подмешан запах мыла и, кажется, одеколона. Раньше несло помойкой и мочой. Ну и перегаром.

– Вы мне советы будете давать или желания исполнять?

Юджин ухмыляется.

– Экий ты, брат, ехидный, – он грозит мне пальцем и подмигивает. – Не, проси чего хочешь, конечно. Жалко мне просто тебя. Я-то жизнь знаю.

На вырезку из газеты, с которой обольстительно улыбается премерзкая Малика, мой джинн реагирует бурно. Он вскипает как чайник. Он исходит пеной и брызгами.

– Вон она чего, а? – бурлит он. – Нет, правда, что ли, из дому девку выжила? И в психушку сдавала? Ой, не могу, дай еще выпью. Из-за таких вот мы и пьем, понял? Красивые бабы – самые злые. А страшные – еще злее.

Меня его логика убивает наповал. Я подливаю ему пива.

– Но твоя-то девка, она не такая? – умоляюще спрашивает мой расстроенный джинн, разом всосав треть кружки. – Да уж вижу, что не такая. Хватит мне тут сиять, я верю, верю. Давай, расскажи еще раз, Ромео, что там надо внушить этой кренделихе.

– Послушайте, – спрашиваю я (опять спрашиваю!). – А вы что, правда волшебник?

– Волшебник, волшебник, – машет Юджин рукой. – Не парься.

А через неделю начинается буря.

«Светская львица отказалась от своих обвинений в адрес падчерицы».

«Одноклассница Талии: “Я всегда знала, что она не виновата”».

«Девушка была вынуждена учиться в вузе под чужим именем».

«Скандал! Малика Петрова призналась во всем!»

«Юная Талия полностью реабилитирована».

«Злая мачеха оставляет страну».

Я жду ее с лекций. Она приходит с неожиданной стороны (не была на занятиях?). Не смотрит на меня. Отстраняет мои руки, не дает себя поцеловать.

– Он тебя ко мне подослал? Господин Бессмертных?

С ее лица исчез этот ее маскировочный грим.

– Это его почерк – генерировать непрошеные чудеса. Делать добро и требовать за него плату. А ты, значит, в сваты завербовался. Очень красиво.

Зато вернулось выражение затравленности – как тогда, на станции, когда я ее встретил в первый раз.

– Тяжело было притворяться влюбленным?

Я говорю ей все как есть. Что люблю ее. Что искал ее везде целое лето. Что этот упырь начал меня использовать, когда мы с ней уже были вместе. Что я не мог ей признаться в этом, потому что он пригрозил сделать с ней что-то ужасное.

– Знаешь, милый, – говорит она. – Мог бы придумать и поинтереснее.