Не обижайте Здыхлика

– Давайте просто так посидим, – говорю я. – Только не за пивом. Давайте разберемся с третьим желанием, допьем эту мерзость и закажем коньяка. Эй, девушка! У вас есть коньяк?

– Парень, – тянет Юджин. – Ты меня пугаешь.

– Вы слушайте, – говорю я. – Слушайте и запоминайте, потому что вдруг я потом не смогу повторить это внятно.

– Парень, – Юджин тянется ко мне через стол, берет за плечо. – Ты пьяный, что ли?

– Нет, – честно отвечаю я. – но скоро буду. Сядьте, пожалуйста, и дайте сказать человеку.

Он садится. Слушает. Лицо его вытягивается.

– И ты вот прямо уверен, что это тебе надо? Именно это?

– Вот прямо именно. Фотографию держите, еле достал.

Мой озабоченный джинн долго вглядывается в фотографию. Вздыхает, прячет ее во внутренний карман.

– Девушка! – кричу я. – Коньяка принесите!

Я просыпаюсь в незнакомой постели. Тупо лежу с открытыми глазами, уставившись в обшитую вагонкой стену, и пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь.

– Проснулся, пьяница? – спрашивает меня мой джинн.

Я сажусь на кровати и сразу же об этом жалею.

– Три раза тазик за тобой выносил, – джинн показывает мне три своих костлявых желтых пальца и для пущей наглядности трясет ими. – Пить не умеют, а туда же. На фига вот набрался-то так? Мне работать надо, а я за тобой ходи, как нянька за дитем.

Сам он трезв до такой степени, что дальше, кажется, только святость. На нем просторная белая футболка и, боги мои, белые же кальсоны. С завязочками.

– Вон, оденься, – джинн кивает на стул рядом с моей кроватью. – Все чистое, глаженное. Твое я простирнул по-быстренькому, ты ж, пока я тебя сюда доволок, падал всю дорогу. Не высохло еще.

На стуле синие вытертые на коленях джинсы, клетчатая рубашка, черные носки.

– Спасибо, Юджин, – говорю я, застегивая пуговицы. – И простите, что так вышло. А где мы?

– Я Женек, Женя, – машет рукой мой трезвый джинн. – Евгений Иванович, если что. Но лучше Женя. А мы на даче. Я ж тебе говорил, ты не слушал? Я тут типа зимний сторож. На кухню подгребай, там завтрак готов. А твое третье желание я выполнил. В лучшем виде.

Он уходит.

Я иду на запах. Пахнет чем-то жареным и сдобным.

На кухонном столе стоят две тарелки с волшебного вида гренками.

– Отец мой так делал, – Юджин-Женек ухмыляется во весь рот. – В молоке с яйцом размочишь – и на сковородку. Ух, вещь. Садись давай. Э, куда? Мне отдал быстро!

Я держу в руке ополовиненную бутылку водки. Я знал, что у моего джинна есть выпивка. Мне она сейчас жизненно необходима.

– Отдай, крутить твою через колесо!

Мы боремся. Силы, конечно, неравны – Юджин выше и крепче меня, он потрясающе, неправдоподобно трезв и явно не страдает похмельем. Он отнимает у меня бутылку, скачками бежит куда-то. Я бегу за ним.

Мы выскакиваем на мороз.

– А вот так ее, проклятую! – орет мой джинн и что есть маху швыряет бутылку о крыльцо. Бутылка жалобно дзынькает и рассыпается сверкающими осколками. Пахнет водкой.

– Чтоб не брал эту гадость в рот никогда, слышишь? – поворачивается ко мне мой джинн. В глазах его бешено плещется небесная синева.

– Ну вы даете, дядя Женя, – говорю я.

Мы молча завтракаем. Потом я сердечно прощаюсь с дядей джинном и в его одежде – моя еще мокрая – выхожу из дома. Мне еще много нужно сегодня сделать.

Но далеко уйти я не успеваю, потому что мне заламывают руки за спину. Опять.

Я сижу в этом чертовом кабинете, кажется, лет пятьсот. Или тысячу. За тысячу лет солнце успевает закатиться за многоэтажки, и в кабинет запускает свои щупальца тоскливая зимняя серость. Телефон у меня давно разряжен – да и что в нем толку, Тая все равно не отвечает на звонки, а больше звонить никому не хочется.

Я нахожу выключатель, и кабинет заливает такой отвратительно-бодрый свет, что становится еще тоскливее. Я выключаю его и сижу в темноте. Потом задремываю на мягком кожаном диванчике.

И тут кто-то с размаха бьет по выключателю ладонью, а желтый свет бьет с размаха мне по глазам.

– Встань, – говорит мне кто-то.

Я сажусь поудобнее.

– В таком контексте уместнее было бы сказать – хенде хох, русиш швайн, – говорю я, щурясь.

– Встань, я сказал.

– Вас кто-то разозлил, Константин Моисеевич? – я все-таки поднимаюсь, протираю глаза. Зеваю.

Он подходит ко мне вплотную.

– Деточка, – говорит он ласково. – Ты какое желание загадал?

– А вам какая разница? – изумляюсь я. – Вам же важно было освободить джинна от бутылки, так? Ну вот он вам весь, трезвый и работоспособный. Пол-литру вдребезги расколотил. Сам!

– А ты понимаешь, деточка, – он прямо-таки сочится сиропом, – что бывает с детьми, которые не слушают взрослых?

– Ой, сейчас от страха описаюсь. Вы меня отшлепаете? В угол поставите? Это подло – управлять чужой волей. Вы правда думали, что я буду принуждать к чему-то любимую девушку?

– Ах, подло, – кривится он. – Еще один моралист на мою голову. И как все моралисты, не дружит с логикой. Значит, когда с твоей подачи принуждали этого спустившегося с гор дельца вернуть тебе квартиру, хотя он предпочел бы сам ею владеть, это было не подло? Когда заставляли женщину отказаться от огромного дома в престижном районе, это было не подло?