Не обижайте Здыхлика

– Подло, – киваю я. – Но это было ответом подлостью на подлость.

– То есть, по-твоему, существует подлость разрешенная? Отлично, отлично. Тогда проведи мне границу между хорошей подлостью и плохой. Не трудись, ты не сможешь этого сделать. Либо у тебя хватает силы и смелости использовать людей в своих интересах, либо нет.

– Это вы, значит, у нас сильный, а я слабак?

– О, мы начинаем рассуждать логически. Браво, юноша! – Бессмертных склоняется в легком поклоне и несколько раз хлопает в ладоши. – Только учишься ты, к сожалению, слишком медленно. А у меня, к сожалению, нет ни времени, ни желания с тобой возиться.

– А я, кажется, начинаю понимать, с чего вы так кипятитесь, – говорю я. – У вас из-за одного слабака планы сорвались. Вы велели перехватить меня, когда я выходил от Юджина, чтобы я не мог поехать к Тае… Талии. И поехали к ней сами. Цветочков наверняка прикупили. Колечко в ювелирном. А она вам раз! – и отказала. Сюрприз!

– Деточка, – тихо говорит Бессмертных. – Заткнись, а?

Я вдруг замечаю, что губы у него трясутся.

Мне, видимо, должно быть страшно. И мне становится страшно.

– Ну так это же не беда, – я, кажется, опять несу чушь, но остановиться уже не могу. – Вы у нас мастер приворота, так? Ну и действуйте. Позвольте себе эту маленькую подлость. Вы же с той дамой, которая вам вечно в этом мешает, уже разобрались, так?

– Я сейчас с тобой разберусь, – шепчет Бессмертных. На лбу у него выступили капли пота.

За его спиной неслышно, ужасно медленно отворяется дверь.

– У вас сквозняки в здании, – говорю я. – Нехорошо.

– Не отвлекайся, деточка, – шипит Бессмертных. – В глаза мне смотри. Не бойся, это не больно.

В дверь бесшумно входит высокая и очень худая женщина. На ней темно-серая куртка с капюшоном, надвинутым на лоб, темные брюки, кроссовки. Она замечает, что я смотрю на нее, и бесшумно подносит палец к губам.

– Что-то у меня нет ни малейшего желания любоваться вашими дивными очами, – говорю я, глядя на женщину.

Ее глаза кажутся мне серыми дырами.

Она делает шаг.

Тянет сыростью.

Подвалом.

Нет, кладбищем. Пахнет кладбищем. Пахнет землей, в которую зарыли моего отца.

Женщина смотрит на меня из-под капюшона.

И вдруг я вижу папу.

Сын, говорит он. Я хочу тебе кое-что показать. Зайдем в мою комнату. Дай мне руку, здесь темно.

Свет и вправду куда-то исчезает. Как будто лампочку накрыли половой тряпкой.

Я чувствую руку отца. Она теплая.

Я не делаю ни шага, но интерьер вокруг меняется. Мы уже не в кабинете – мы в небольшой и старообразно-уютной комнатке. На полках темного дерева – старые книги. Возле окна застеленная кровать, на ней пухлая подушка уголком вверх, накрытая кружевной накидкой; около кровати темный пузатый комод. Окно занавешено тяжелыми портьерами. В одном углу – кресло и торшер, в другом – письменный стол. На столе фотографии в рамках – моя и мамина.

– Вот здесь я и живу, – говорит отец. – А теперь пойдем искать твою комнату.

И мы оказываемся в бесконечно длинном коридоре, по обеим сторонам которого – однотипные двери. Очень много дверей. Мы никуда не идем, мы стоим на месте, а коридор движется – сначала медленно, затем быстрее, быстрее, быстрее. Со страшной скоростью мелькают двери. Сильно кружится голова.

И когда мелькание становится совсем невыносимым, мы внезапно возвращаемся в кабинет, и свет загорается снова.

Твоей комнаты пока нет, говорит отец. Еще не подготовили. Ты рано пришел.

Я вижу своего отца.

И в то же время вижу болезненно худую женщину, медленно приближающуюся сзади к господину Бессмертных.

Женщина неслышно поднимает руку и трогает его за плечо.

Господин Бессмертных вздрагивает, как от удара током. Оборачивается. Жутко вскрикивает.

И падает на пол.

Талия. Письмо

Я сижу в нашей комнате в общаге. Соседки по комнате никак не поймут, почему я не перееду в дом, который теперь мой. Они с легкостью поверили в историю моего чудесного преображения – мол, раньше я болела, а теперь вылечилась и снова красотка всем на зависть. А в то, что в огромном доме мне одной будет страшно и неуютно, не верят. Мне легче оставаться здесь – помогать им с рефератами и курсовыми, готовить на общей кухне, читать ночами – тоже на общей кухне, где свет горит круглосуточно. И даже выслушивать их бесконечные вопросы о том, куда я дела своего восточного принца. Я пытаюсь отшучиваться. А сама каждый день по сотне раз запрещаю себе звонить ему, хотя так хочу услышать его голос. Голос лгуна и предателя. Голос человека, которого я люблю больше всего на свете.

Я сижу на подоконнике, уткнувшись в учебник.

В дверь стучат.

– Войдите! – хором кричат обе мои соседки.

– Здравствуйте, красавицы! – раздается зычный мужской голос. – Я вот вам пирожков принес домашних. Талия, голубушка, я на минуточку.

– Георгий Георгиевич! – Я вскакиваю, роняю книгу. – Что-то случилось?

Он, широко улыбаясь, стоит, широко расставив ноги, посреди комнаты в своей красной куртке (круглый год он ее, что ли, носит?) и с большой клетчатой сумкой в руке.