Не обожгись цветком папоротника (СИ)

Ивар оглянулся. Все домочадцы собрались около него, прижав руки к груди, молча смотрят, ждут объяснений.

— Лан, запрягай коней. В город поедем.

— Понял, батя.

Домна едва успела сунуть узелок с первым что попалось в печи, как муж с сыном уж выезжали в ворота.

— Ивар, что происходит? — жалобно спросила Домна, не надеясь на вразумительный ответ.

Правильно, что не надеялась:

— А я почём знаю? Жди.

118

Котелок загремел и покатился под лавку.

— Ах, чтоб тебя, — заругался мельник.

Жена подхватилась, ловко подняла не вовремя подвернувшийся чугунок, убрала подальше на полку.

— В хату зайти нельзя, всё валяется, порядку никакого. Две лахудры толкутся, за целый день кашу никак не сварят.

Когда отец не в духе, лучше уползти из хаты куда подальше и не показываться ему на глаза. Да только вот два обстоятельства не дают этому сбыться. Первое — это то, что пришло время обеда, а второе — дочка — человек самый подневольный. А единственная дочка — тем более. Никуда не уползти, негде укрыться.

Мельник сел на лавку, женщины, жена и дочь, торопливо стали накрывать на стол.

— Чтоб я ещё когда бабу послушался! Тьфу!

Мельничиха покосилась на разгневанного мужа. Её, что ли когда послушал? Что-то не припоминается.

— Нет! Подавай им жениха, да молодого, да пригожего. Тьфу!

Маниша почувствовала, как сердечко её ухнула куда-то под тяжестью несчастья. Какая беда пришла — пока неизвестно, но таким гнусавым тоном отец говорил только о Лане.

— Вона, как получилось. Забрали твоего голубя сизокрылого. Под белы рученьки и в город, на расправу. Вместе с отцом.

Горшок выскользнул из внезапно ослабевших рук Маниши и рухнул на пол, забрызгивая подол её сарафана горячей юшкой.

— Ах, ты паскуда косорукая, — мельник проворно метнулся к дочери и она в ужасе сжалась.

— Отец, отец, — бросилась наперерез Мельничиха, и, как всегда, весь удар взяла на себя. Разъярённый мельник швырнул её в стену, постоял над побледневшей дочерью несколько страшных мгновений, повернул к столу.

— Задушить паскуду мало.

Мать, пошатываясь, вновь полезла в печь.

— Я что, день целый буду тут на вас любоваться?

Маниша, опомнившись, стала помогать матери.

Лишь когда значительно опорожнился горшок с пареной репой и мясом, хорошо, что Манише в дырявые руки попалось не главное блюдо, мельник соизволил просветить своих баб.

— Я даже специально поспрашивал народ, что да как. Забрали обоих. Говорят, украли в городе у самой княжны какую-то вещицу драгоценную. Вот вам и жених.

— Да невжель Ивар красть будет? — робко возразила Мельничиха.

— А ты сбегай, спытай в городе. Можа, князь тебе расскажет, — захохотал мельник.

Манишу трясло. Боялась что-нибудь в руки взять. Если ещё что опрокинем, мать уже не поможет.

— Говорил я, что за Бурого из Быстрого Ручья надо выдавать девку. А они голосить: старый, обрыдлый. С лица воды не пить!

Внезапно Маниша обернулась к отцу и, сузив синие глаза, сказала, и в словах слышалась несокрушимая твёрдость:

— Ищите тогда меня на другой день после свадьбы в Русе.

— Цыц! — страшно вытаращил глаза мельник.

Но Маниша продолжила, хотя сердце её трепетало, как перепуганная птица:

— Одну уже отдали за Асипу?

И тут третий котелок полетел. Не выдержал мельник, схватил громадной рукой своё любимое блюдо и запустил в дочь. Только остатки репы шмякнулись о печь. И на этот раз котелок разбился вдребезги. Маниша страшно раскрыла глаза и не шелохнулась, даже когда глиняная посудина пролетела рядом с её лицом.

119

Тиша и Хыля встретились у колодца. Отошли в сторонку, подальше от баб, сели на бревно. Кто-то когда-то его специально кинул заместо лавки. Обе были печальны.

— Как у вас? — первой предложила поделиться невесёлыми событиями Хыля.

— Никаких вестей от отца. Седмица уже другая пошла. Ну, хоть Глеб выкарабкался. Ярина перешла жить к нему… Пока Глеб не выздоровел окончательно, будет у них. Надо ещё и отцу Прокопию помогать. Думали, свадьбу справим, когда Василиса вернётся, а теперь уж и не знаем, вернётся ли она… Тут ещё слухи кто-то распустил, что отец украл украшение в городе…

Тиша опустила голову под тяжестью бесконечных неприятностей, что обрушились на неё в это лето.

— Ах, зачем я только Малого послушала. Надо было матери и отцу сказать, чтобы не пустили их… А у вас?

— С матерью совсем плохо, — вздохнула Хыля. — Горит, мечется, криком кричит и днём, и ночью. То чудится ей что-то. Подумать только, из-за какой-то иголки. Я сколько раз кололась — и ничего.

Тише пришла в голову какая-то мысль. Она с сомнением посмотрела на подружку, решая, задать ли ей вопрос… Нет, не стоит.

Попрощались.