Не один

Потом классическая встреча происходит, псевдобедолага вступает в концессию с феей со словами: «Ну, теперь-то, золотце мое, все будет иначе, какое счастье, что мы обрели друг друга». Проходит год, и он в той же позе, снедаемый тоской, вздыхает: снова ошибся, «ингредиенты не сошлись».

Чем не повод перечитать цитату из Чехова, вечность спустя лапидарно объясняющего, почему мы чемпионы по разводам.

Я почти всегда жалею, когда люди разводятся, вы ведь тоже? И я не хочу, чтобы Сергей А. разводился. Я готов не только Чехова цитировать, я готов поделиться, как может быть хорошо и без чехарды, без ротации, так сказать.

Это чудо из чудес – негромко (иногда можно громко) любить кого-то, из года в год, и чтобы все сложилось, нужны сердце и терпение, и тогда, когда одна сложная, большая семья соберется за большим столом вы поймете, всех оглядев, как вы счастливы.

Серега, тебе придется поверить мне на слово!

Артемка на миллион

Я понимаю, вы все заняты юго-востоком Украины, это важно, но я не намерен позволить вам низвести смерть полуторагодовалого Артемки, вогнавшую меня в безнадегу, до уровня рутинной информации.

Полуторагодовалый Артемка умер от заворота кишок, от невыносимой боли, говорят, он плакал очень-преочень, умирая, но до этого его отказались госпитализировать, сказали, ничего страшного, запор, ставьте клизму.

Врача, квазиврача, псевдоэскулапа, не врача, а как есть коновала зовут Артур Меджидов.

Я понимаю, вы все заняты юго-востоком Украины, это важно, но я не намерен позволить вам низвести смерть Артемки, вогнавшую меня в безнадегу, до уровня рутинной информации. Обсуждение «ирреденты» и «аншлюса», конечно, дело наиважное, но мне интересно, как спится убийце ребенка, еще интереснее, думает ли этот сукин сын хотя бы иногда о мальчике, которого убил непрофессионализмом и бессердечием?

…Ребенку стало худо еще утром, он куксился, держась за живот, плакал, но, видно, очень занятых взрослых не убедил. К вечеру боль и, следственно, плач усилились, малыш стал бледный совсем, худо ему стало до такой степени, что он обессилел и поскуливал. Вызвали «скорую», врач настоял на немедленной госпитализации, найдя положение дел чудовищным. А в больнице – хирург Меджидов.

Он заверил родителей, что ничего страшного нет, стационар нужен, отправил перепуганную делегацию домой, а в журнале отметил, что родители сами отказались от госпитализации.

Через день мальчика не стало, а врач, попутно грубя, стал себя обелять. Потом хватился, начал говорить, что молод, опыта никакого, коллеги не помогли, и вообще это не больница, а какая-то мусорная свалка. Суд пошел навстречу и приговорил его к двум годам… условно.

Суд учел и то обстоятельство, что против строгого наказания выступили и родители Артемки: врач заплатил им миллион рублей, а что, хорошие деньги, Артемки нет, а деньги всегда деньги.

Нерабочий класс

Все мои предки были рабочими, папа так и представлялся: рабочий человек, а теперь рабочих нет, нет как класса, их уничтожили, сначала – репутационно.

Какие были ценности у моего папы? Спросите тоже. Семья и друзья, тоже рабочие, простые рабочие лошадки, с теми же ценностями, в той же очередности, в той же, единственно правильной пропорции. Они не знали, что такое сидеть на работе, и мониторов не знали, у них были звонкие голоса, они все силы клали на то, чтобы в доме был хлеб. Они возвращались домой в пропахших потом, соляркой и бензином спецовках. А, как же, еще запах папирос, как я мог забыть.

Они совсем, ни разу не были прагматиками, но им довольно было осознания того, что их называли солью нации, передовым классом – «на вас страна, и вы справляетесь, спасибо вам!» Я лично слышал такие речи по телевизору и радио.

Сегодня мой папа, буде он был жив, ничего бы не понял про положение рабочих и погрузился бы в депрессию: рабочий сегодня – пустое место На смену рабочему люду пришел планктон, манерные и себялюбивые пожиратели кредитов, суетливые пчелы офисного улья, клерки, приватизированные мониторами и любящие инфляционно надувать собственную значимость.

У моих мамы и папы был энтузиазм ТРУДОВОЙ, а у офисных – одна корысть, одна карьера, и карьеру эту они строят на двух выражениях лица: подхалимском и остервенелом.

Небось, каждый второй читатель подумает, что я противопоставляю эпохи, идеализируя одних и принижая других, тогда как я всего-то констатирую психологическую разницу, которая граничит с драмой: настолько велика.

Вместо физически тяжелого труда пришел, явился труд бесплотный и беспотный. На каждого работягу приходится по десять указующих перстов. По тридцать начальников, умеющих только держать пучеглазые паузы.