Не осенний мелкий дождичек

— Почему мы? — взвихрился Бочкин. — А вы что, в стороне? Вот как раз приказано расследовать кляузу Рыбина, — подсунул ей письмо. — Школа, близкое вам дело… не закричите «хенде хох»?

— Не закричу.

— Да брось ты, — растерянно сказал редактор. — Валентина Михайловна и так тянет за троих.

— Меня, небось, вы не жалеете, — состроил трагическую рожу Бочкин. — А чуть жена начальника, нате вам!

Редактор и Валентина, взглянув друг на друга, рассмеялись: ну что с ним поделаешь? Оставалось поставить точку над «и».

— Решила, значит, поеду.

В тот вечер Володя вернулся раньше обычного; после ужина Валентина уговорила его хоть немного побродить. Ночь выдалась на удивление темной, мрак поглощал все вокруг, казалось, ничего не было — они и меловая тропа под ногами, обрывающаяся в пустоту.

— Спустимся? — почему-то шепотом спросил Владимир.

— Лучше наверху. Ветра больше, видно далеко. — Валентина прижалась к нему, сказала счастливо: — Я, кажется, выбираюсь дальше машинки, Володя. Завтра еду в Рафовскую школу по письму Рыбина.

— Зачем тебе это? — огорчился Владимир. — Там сто комиссий разбирались, их все до единой выпачкал своими кляузами Рыбин. Неужели твои товарищи не могут в этом деле обойтись без тебя?

— Я уже дала слово, Володя.

— Ну, смотри.

По тропе из оврага кто-то поднимался.

— Дарья Никитична, это вы? — окликнул Владимир.

— Я.

Хозяйка, вся в черном, сливаясь с окружающей тьмой, медленно прошла мимо них.

— Кто у нее там, в овраге, не знаешь? — спросила Валентина тихонько.

Он обнял ее одной рукой. Сказал глухо:

— Дочку расстреляли немцы. За связь с партизанами. Ей было пятнадцать лет. Нина Филатова. И еще троих комсомольцев.

Молчала ночь. Молчало утонувшее во мраке село. Сторож ударил где-то недалеко в било. Густой мелодичный звон пронесся во тьме всколыхнувшим все вокруг стоном…

11

Рядом, за переборкой, сдержанно простонала тетя Даша. Плохо с сердцем? Валентина встала, прошла к ней, зажгла матовый, в виде распустившегося тюльпана ночник:

— Тетя Даша, милая, что с вами? Сердце? Дать валидолу?

— Разбудила я тебя, Валя, — села на кровати тетя Даша. В широкой ночной кофте, с распущенной седой косичкой, она выглядела старой и слабой. — Нету сна у меня. Днем когда и вздремну, а как ночь, хоть глаз выколи. Брожу, брожу по хате, мужа вспоминаю, Нину… Зажгу свет, погляжу на фотографии — лица-то их в памяти как в тумане. У Нины волосы были мягкие, руками помню… А лицо… все маленькую вижу. Сидит, бывало, на припечке, поет: «Мы красная кавалерия, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» Прикрикну: «Помолчи-ка, сопливая кавалерия!» А она: «Мамо, я буденновцем стану, вот увидите!» Иной раз забудусь я, Валя, и вроде приснится мне, что внучка у меня есть от Нины. Такая же беленькая, волосики мягкие. Сидит на припечке, спивае про кавалерию. Так и сполохнется сердце… Проснусь: ведь это я Алену нашу во сне видела, сама научила ее эту песню петь!

— Пойдемте-ка выпьем чайку, тетя Даша, чайник, верно, еще горячий. — Валентина обняла старушку за плечи, помогая подняться. — У нас на севере чай зовут душегреем… Мне тоже не спится. Устала. Думала, приклоню голову к подушке, и все. Ан нет, старость, видно, в самом деле не радость.

— У тебя ли старость, Валя. — Тетя Даша надела халат, сунула ноги в валенки. — У меня, поди, старость-то… Семь десятков, не шутка. Начну вспоминать, господи, живу-то как давно. Империалистическую помню. Гражданскую помню. Как ссылали куркулей, помню, как колхоз начинался… Нас у матери было девять человек, тато пришел с войны в пятнадцатом году чахоточный, скоро помер. Уж как мама билась-колотилась с нами, передать не могу. Ведь по миру ходили мы, Валя, побирались по селам… А сейчас достану из сундука все свои награды да грамоты, гляжу на них, плачу: какой почет, и кому — скотнице! Поднимись сегодня мамо и тато из могилы, не поверили бы. Дому моему не поверили бы, всей нашей жизни… — Она грела о чашку с чаем ладони, вздыхала тихонько. Валентина не перебивала, пусть человек отойдет душой, выговорится. — Давно живу, Валя, ой, давно! Жить-то вроде и хватит уже, а помирать не хочется. Вон баба Гапа, под восемьдесят, а ведь тоже… Любим мы жизнь нашу ругать, а помирать никто не хочет. Сыты да никому не подвластны, сами себе хозяева. Как же тут помирать? Василь Василич меня всю дорогу про бабу Гапу пытал, как да что. Для людей, говорю, жила. Как все мы…

— Для Алены вы бабушка, тетя Даша.

— Алена и держит меня тут, на земле, — согласилась тетя Даша. — Не то, говорят, дитя кровное, что родишь, а то, что своими руками выходишь. Видно, бог отнимает, бог и дает. Еду к вам, будто к деткам своим… Ну-к, что ж, давай попьем чаю-то, — придвинула чашку. — На сердце вроде бы отлегло.

12

…И я давно живу, тетя Даша. Только подумать — двадцать пять лет здесь, в этих краях! Двадцать пять лет, как впервые увидела Рафовку. А все, что было тогда, тревожит сердце и сегодня. Что было…

В Рафовку по письму Рыбина Валентина выехала после обеда на попутной машине: их шло с зернопункта достаточно.