Читаем Не осенний мелкий дождичек полностью

— Если вы о Владимире Лукиче, то напрасно. — Валентине стало обидно за Володю, за этот совершенно не подходящий к нему намек. — Он впервые на таком ответственном деле, ему очень трудно сейчас… И мы поженились месяц назад, — обезоруживающе улыбнулась она.

Бочкин почесал пятерней в затылке, сел. Сунул руки в карманы, поводил ершистыми бровями.

— Ага, ну ладно. Верю. Больше не буду, — и захохотал так, что Валентина вздрогнула. — Я-то собирался сражаться с вами до победного конца, думал — закоснелая супруга начальства, мать-командирша! А вы меня сразу — обухом перемирия. В общем, если признаться честно, Владимир Лукич не столь уж и плох.

9

Ах, Василь, Василь… Улыбаясь воспоминаниям, Валентина подошла к телефону, набрала номер редакции:

— Мне Василия Васильевича.

— Он в типографии.

Типография и редакция давно уже в новом здании, не там, где работала когда-то Валентина. Но и то здание цело, разместили склад… Что ж она не спросила номер типографии? Придется упрашивать телефонистку.

— Терновка? Пожалуйста, дайте мне типографию.

— Даю, — прозвучал приветливый девичий голос. — Это вы, Валентина Михайловна? Я вас сразу узнала. Вы не помните меня? Галя Сиротенко, позапрошлого выпуска. Помните, спутала Печорина с Ленским?

— Помню, конечно, — улыбнулась в трубку Валентина, действительно вспомнив стеснительную длиннокосую девчурку, которая горько плакала на экзамене, назвав «героем своего времени» Ленского, хотя не такой уж это было ошибкой — в одно и то же время разные бывают герои… — Косу обрезала? Или все такая же длинная?

— Не обрезала. Типография отвечает, Валентина Михайловна.

— Ты с кем это болтаешь, Валюша? — вмешался в их разговор Бочкин. — Жду-жду, когда на меня обратишь внимание, а ты тары-бары. И о чем? О литературных героях! Бывшая ученица? Хорошо вам, учителям: в магазин придете — свои да наши, в швейном ателье — и то без очереди. А нам, простым смертным, не достояться, не достучаться…

— Слушай, Василь, куда ты пропал? — перебила его шутливое нытье Валентина. — Ждем тебя с Володей, ни слуху ни духу. Приезжай сегодня на пироги. Твои любимые, с капустой.

Бочкин молчал; в трубке ощущалось его затаенное, притушенное далью дыхание. Быть может, Василя уязвила веселость Валентины? После того разговора они не виделись. Но ведь она — искренне, от всего сердца, неужели он не чувствует этого?

Шуршало, билось что-то невидимое в трубке, попискивали далекие неясные гудки. Перешагивает Васенька выросшую между ними преграду. Она перешагнула. Ей проще. Перешагнет ли он?

— Пироги, говоришь? — откликнулся наконец Бочкин. — Попробую приехать. Правда, сегодня номер. Но ради дружбы… жди, Валюша, буду. Привет.

…Бочкин приехал и привез с собой тетю Дашу. Валентина обрадовалась родному для нее человеку, обрадовалась, что Василь угадал ее тайное желание, но невольно подумала: не решился один? Все же неловко? Он вел себя как обычно, и Володя, который приехал почти сразу вслед за ним тоже из Терновки, вел себя как обычно. Однако Валентина чувствовала, что оба они внутренне напряжены. Или сказывалось ее внутреннее напряжение? Бочкин прежде знал, что любит, знал и Володя, но теперь им всем нужно было привыкнуть к мысли, что и она знает. Ничего не изменилось в ее чувстве к Бочкину, но прежней веселой непринужденности не было. Словно она в чем-то виновата перед ними, перед Володей в чем-то виновата… От Володи попахивало коньяком, он чаще, чем нужно, смеялся, то и дело проводил рукой по лбу, как бы снимая с него нечто невидимое.

— Где ты угостился, Владимир Лукич? — поинтересовался Бочкин. — Вроде на тебя не похоже.

— А, — махнул рукой Владимир. — Целый день сегодня торговались с Никитенко. Рушит весь график: не могу принять скот, и баста! Другие колхозы привезли…

— У вас же с ним договорные обязательства, он столько же зависит от вас, сколько вы от него!

— Столько, да не столько. Он меня может прижать, а я его нет, всего и разницы, — с досадой сказал Владимир.

— А за коньяком, значит, сторговались?

— Само собой, — рассмеялся Владимир. — Хватит, Василь, придираться ко мне, ей-богу, придумал бы что-нибудь повеселей. Сторговались недорого, Никитенко — человек без особых запросов; подбрось, говорит, кирпича на дачу, без задержки пойдут твои бычки.

— Ты же не строительная организация, Владимир Лукич.

— А, строим все равно до чертиков. За день побьем больше кирпича, чем на эту дачку… В общем, обмыли это дело в ресторане, и конец, — махнул рукой Владимир. — Еще сюда его привез, к супруге на побывку. Может, позовем на твои пироги, Валентина? Благо дом и так полон гостей.

Валентина замешкалась: никогда не был Никитенко их гостем, вообще не был ей приятен. Но раз Володя хочет… лучше ему не противоречить; только рассердится, испортит всем вечер.

— Ладно, зови уж и Ванечку и Аллу, нетрезвый ты человек, — шутя упрекнула она.

— Взяточкой, выходит, купил ты, Владимир Лукич, Никитенко? — съехидничал, скрестив руки на груди, прочно усевшийся в кресло Бочкин. — Сами караем за взяточки, духовно и материально, и сами же…

Перейти на страницу:

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза