Не отпускай меня

Руслан катит меня по коридору. Ещё пара метров и мы окажемся в кабинете Валерия Евгеньевича, который сидит сейчас за столом и смотрит на свет мои снимки. Я ничего в них не понимаю, но по его выражению лица всегда могу сказать, насколько плохи или хороши дела. Сейчас я боюсь, что Русик вкатит кресло в светлый, но не очень просторный кабинет, и я увижу насупленные брови и опущенные уголки рта.

— Не переживай! Если ты почувствовала порез, то что-то поменялось в лучшую сторону, — говорит Руслан спокойно и рассудительно, поглаживая плечо большим пальцем.

— Что если я так этого хотела, что мне показалось?

— Два раза? Тогда ты научилась возвращать чувствительность силой мысли, что тоже неплохо, — шутит он, чтоб разрядить обстановку. — Всё будет хорошо, обещаю!

Мои снимки лежат у него на столе, а выражение глаз какое-то новое.

— Садитесь, ребят!

Руслан ставит коляску на тормоз и садится на стул.

— Чаю хотите? — предлагает с улыбкой.

— Да, спасибо, — соглашается Руслан.

Я кричать готова, как хочу знать результаты, но, с другой стороны, даже рада, что есть возможность потянуть время, потому что хочу ещё хоть пять минут подержать в руках надежду.

Валерий Евгеньевич ставит перед нами кружки с густо пахнущим чёрным чаем и коробку шоколадных конфет. Мы пьем молча, стараясь не переглядываться, и когда кружки пусты, он, наконец, изрекает:

— Что ж, Дотнара Дмитриевна, думаю, через месяц придётся тебя ещё раз прооперировать.

— Потому что всё плохо? — Сердце уходит в крутое пике.

— Нет! Ну что ты! Всё, наоборот, складывается по самому многообещающему сценарию.

— Что за операция? — спрашивает Руслан, судорожно сжимая мою руку.

— Раз спинной мозг начал восстанавливаться, то есть смысл его простимулировать. Мы вживим в эпидуральное пространство позвоночника планку с шестнадцатью электродами. Потом будем проводить сессии стимуляции и надеяться на лучшее. Да и вертикализировать Нару пора.

— Это опасно? — спрашивает Руслан, который сходит с ума от беспокойства, каждый раз, когда меня вводят в наркоз.

Он панически боится меня потерять. Я его понимаю. Когда папа был в реанимации, я тоже чуть с ума не сошла. Быть у больничной койки даже сложнее, чем на ней.

— Любая операция потенциально опасна, особенно в части наркоза, но Андрей Андреевич — прекрасный анестезиолог, который успел изучить все особенности Дотнары. Можете подумать, конечно, но важно сделать сейчас, пока есть импульсы, потому что в любой момент всё может пойти и по менее удачному сценарию.

— Мы согласны, — говорю я, игнорируя настороженный взгляд Руслана.

— Тогда готовься к госпитализации, — улыбается Валерий Евгеньевич.

— Русланчик, не переживай так, — говорю я, поглаживая Сникерса, который уютно посапывает у меня на коленях.

— Меня пугают твои проблемы с сердцем.

— Ты же знаешь, что это всё последствия наркозов, лекарств и самой аварии.

— …и каждое вмешательство — это риск, — продолжает он за меня.

— Оно того стоит. Ведь ты сам говорил, что я встану, но жизнь не сказка, и чтоб это случилось, надо что-то делать.

— Ты права, Нара! — Гладит меня по руке. — Я буду ждать тебя у дверей операционной и обязательно дождусь!

— Руслан, я люблю тебя! — Тянусь к нему и трусь носом о гладковыбритую и пахнущую апельсиновым тик-таком щеку.

— И я тебя. Знаю, что мы не хотели торопиться, но думаю, лучше пожениться до операции.

— Зачем так скоро?

— Во-первых, нет смысла тянуть, а во-вторых, хоть ты их и не любишь, есть чисто прагматичная причина сделать это до операции.

— Какая?

— Нара, муж имеет право принимать важные решения, если жена не может, и наоборот. Если что-то экстренное, нужно будет тратить время, чтоб связаться со Светланой, ведь я тебе никто. К тому же, в любом случае я не могу тебе пообещать дорогую и красивую свадьбу в обозримом будущем.

— Она мне не нужна. Если ты говоришь, что так нужно, значит, так и сделаем.

— Нара, я хочу этого, прежде всего потому, что очень люблю тебя.

— Я знаю и тоже этого очень хочу, Руслан.

Глава 19. Руслан. Одно сердце, одна душа

В день, когда мой мир перевернулся с ног на голову, я мечтал, как поведу её к алтарю в свадебном платье. Ничего конкретного в этих мечтах не было: что-то в декорациях голливудских фильмов, белое платье, фата и туфельки, каблуки которых гулко цокают по полу. Мне представлялось, что мы непременно сделаем это весной, но подальше от сирени, на которую у Нары аллергия. Всё так радужно, когда смотришь на жизнь сквозь розовые стёклышки. Но грянул гром, и краски не то чтобы померкли — чья-то рука просто погасила свет, и остался только робкий огонёк свечи, трепещущий вдалеке.

Весна сменилась поздней осенью, пропитанной холодом и запахом подгнившей листвы, вместо светлого зала — казённый кабинет, а её туфли не будут стучать каблуками. Не будет родственников и друзей, потому что у нас почти не осталось близких. И первого танца молодых тоже не случится. Но это всё мелочь. Бестолковые декорации, которые нужны только, чтоб скрыть пустоту. Я теперь это ясно вижу. Главное, что у нас есть мы и наша любовь.