Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище

Со скоростью, которая обычно считается побочным эффектом некоторых лекарств, Хлоя объясняла и показывала танцевальные движения. Я мало что люблю больше, чем танцевать – танцы лежат в основе моей философии наслаждения жизнью, но я никак не могла понять, как это делается. Люди за столом хлопали, смеялись и подбадривали нас обеих, но на фотографиях с нашего танца запечатлены мои сосредоточенные губы, неправильно вытянутые руки, перед собой, а не по бокам, одна нога поднята вверх, на лице глубокое замешательство. Я уверена, что опозорилась перед всей деревней, но старалась изо всех сил. Может, не все умения передаются с генами. А может, они напоили меня слишком большим количеством ракии и вина, чтобы я была способна научиться чему-то новому. В любом случае все это было не важно. Я была со своей семьей.

Глава 15 Философия

Несмотря на всю радость от вечера в Вори, я начала планировать отъезд почти сразу же, как приехала туда. Я не могла там оставаться. Все это время я вот-вот была готова заплакать и не могла полностью осознать, что происходит, что все это значит. Исцеление – это слово быстро и много раз приходило мне на ум. Я знала, что происходящее как-то связано с движением вперед, с преодолением боли и горя, по наследству переданных мне отцом, но в то же время там я была близка к отцу, как никогда раньше, и эта близость не могла быстро вылечить мои раны. Исцеление – это большое упрощение: гораздо легче сказать, чем на самом деле исцелиться.

У родственников были хорошие воспоминания о моем отце. Когда кто-нибудь произносил его имя, Георгия крестилась и говорила, что он был очень хорошим человеком. Снова и снова звучала эта простая фраза. Соседи, троюродные братья и сестры, незнакомые люди – все говорили: «Он был очень хорошим человеком». Моей греческой семье повезло, что она знала именно ту версию моего отца, которую и правда стоило вспоминать и прославлять. Я им в этом завидовала. Но называть его хорошим человеком?

«Британника для подростков» утверждает: «Слово „философия“ образовано от двух греческих слов, одно из которых означает „любовь“, а другое – „мудрость“». С годами я накопила некоторую мудрость по отношению к своему отцу. Я знала, что он был нездоров, я знала, на что он был способен. Я знала, что он слишком много пьет, и со временем узнала, что он также употреблял кокаин и крэк. Еще я знала, что иногда он падал в обморок от ненависти к себе и сожаления, как человек, неспособный контролировать свои желания, свое тело, свой мозг.

Когда родственники говорили мне, каким он был хорошим человеком, я думала о том, как легко сказать, что ненавидишь кого-то – сделать из этого человека карикатуру, окрашенную злобой. Я делала это годами. Правда заключается в том, что мой отец иногда был добрым и щедрым, и он, как и его сестра, тоже смеялся всем телом. Я вспоминала новогодние праздники в детстве, когда он до утра играл в блэкджек, подмигивая, чтобы мы с Майком смогли завладеть богатствами. Но в остальное время он и правда был чудовищем. С такой сложной задачей невероятно трудно справляться – не выпускать из рук обе эти противоположные истины.

В Вори тот факт, что меня окружала семья, которая так сильно его любила, не отменял его преступлений и насилия. Это окружение не исцелило меня как по волшебству и даже не избавило от кошмаров. Комплексное посттравматическое стрессовое расстройство, которое диагностировали у меня через десять лет или около того, продолжало влиять на меня в течение многих лет, а возможно, останется на всю жизнь. Но эта новая семья заставила меня признать то, что я так долго отрицала: часть меня тоже любила его, и эта любовь была настолько близка, насколько я когда-либо вообще приближалась к философии своего отца.

Плохое легче запоминается, чем хорошее. Я хотела бы регулярно вспоминать те времена, когда мы с отцом мирились, и мир, казалось, был переполнен надеждой – в эти времена я снова начинала верить, что все изменится, что отец будет хорошим, что он останется хорошим, как и положено настоящему отцу. И я хотела бы, чтобы эти безобидные промежутки между насилием – завтраки, садоводство, просмотр телевизора – были настоящими воспоминаниями, а не призрачными моментами, которые затмевала тень моей травмы. Но вместо них я думаю о душевной боли, о нанесенном ущербе. Я представляю его нависшим надо мной – кричащим, грозным, устрашающим. И я вижу, как он наблюдает за мной через окно моей спальни. И до тех пор, пока я не умру, я буду представлять, как он держит пистолет у головы пятнадцатилетней девочки-подростка, точно так же как сделал это со мной много лет назад, только теперь он каждый раз нажимает на курок. Находиться среди людей, которые говорили и думали о нем только хорошее в Вори – даже если то, во что они верили, было мифами, – выглядело как шаг навстречу исцелению, но я не была готова воспринять это целиком. Меня спросили, когда я уезжаю из Греции, и я впервые солгала.