Не по делу

Наиболее достойные из моих товарищей по школе – меня в их число, понятное дело, не включили – получили возможность стать пионерами раньше остальных. Помню, они появились в классе после ритуала посвящения в пионеры уже в своём новом пионерском качестве, на что указывал полученный взамен октябрятской звёздочки значок пионерский с профилем повзрослевшего вождя на груди, и, главное, они были в ярко-красных пионерских галстуках. Признаюсь, было торжественно и даже красиво. Помню реакцию нашего преподавателя, уже не молодой дамы, на это событие. Преподаватель была явно растрогана. Она с умилением смотрела на вновь обращённых пионеров – на их торжественные лица и красные галстуки, и вдруг из уст преподавателя вырвалось радостное восклицание: «Какая радость! Как же сразу просветлело в классе!» Интересно, что она имела в виду? Я тоже радовался за товарищей, но не помню, чтобы так чрезмерно. А вот высказывание преподавателя меня удивило какой-то своей неожиданной искренностью. Что на неё нашло? Могла ли она в действительности так чувствовать насчёт пусть даже не рядового события? Или она имела в виду что-то своё особенное? Каких ангелов она узрела в пионерах? Не знаю, и уже никогда, увы, не узнаю и с тобой, дорогой читатель, не поделюсь.

А пионерия шагала по стране и не прошла мимо меня, мальчика из Электростали. Неизбежно взрослея, мы открывали для себя всё новые радости, и пионерская коммунистическая организация как могла нам в этом помогала. Пионерские лагеря, костры, картошка – объедение, пионеров идеал! Ах какие песни мы пели! Песни задорные, очень милые, иногда строгие и даже суровые, песни про наше славное прошлое, про революцию и гражданскую войну, про Великую отечественную, пели о нашем прекрасном настоящем и ещё более прекрасном будущем. Пели, как правило, хором, и я пел со всеми: «Из чего же, из чего сделаны наши девчонки?» А действительно, из чего они сделаны? Нам, пионерам, уже пришло время интересоваться этим деликатным вопросом, и мы, пионеры, интересовались, а они, пионерки, как и чем могли, нам отвечали, и всем было весело.

А ещё были пионерские лагеря, пионерские линейки, была «Пионерская зорька», бодрая такая радиопередача, под аккомпанемент которой мы очень долго – уже и за пределами пионерского возраста – просыпались, снаряжались и бежали по делам. Такая была симпатичная жизнь под ручку с пионерской организацией, у которой для каждого из нас находилось место в строю, не обязательно руководящее, но комфортное, сообразно нашему юному возрасту и скромным притязаниям. Никаких вам долгих и скучных заседаний и прочего чрезмерного бюрократизма. Минимум дел и торжественных обещаний. С нами, пионерами, всем было всё ясно, и это было удобно.

Так и пребывал бы я в этом блаженном пионерском состоянии, наверное, до пенсии, но реальная жизнь напомнила мне о себе довольно грубо. Получилось так, что, выйдя за пределы пионерского возраста, я почему-то не поспешил вступить в Ленинский Комсомол, молодёжную организацию следующего по старшинству уровня. Вроде бы не поступил, ну и ладно. «А комсомольский стаж?» – спросите вы, и будете совершенно правы. Дело в том, что, как уже упоминалось, после школы я решил продолжать свою карьеру в московском вузе, да не в простом, а обязательно в ведущем, желательно с выходом в международные сферы. Вузов же таких, на которые я самонадеянно нацеливался, было немного, и все они были партийно-коммунистическими. Претендовать на поступление в такие вузы мог в общем случае только член партии либо, в порядке большого исключения, член комсомола, молодёжного звена той же партии. Я же был ни то, ни даже другое.

Получалось, что надо было срочно исправлять ситуацию, а именно вступать в комсомол, наживать стаж. Дело нехитрое, скажут некоторые, прошедшие через горнило этой организации: подаёшь заявление, и ты уже там. В общем случае это было именно так, но конкретно в моём появлялись некоторые нюансы. Невозможно поверить, но к тому моменту, как возникла указанная ситуация, у меня уже сформировались предварительные представления о себе самом и своём месте в этой жизни. Не то чтобы эти представления были несовместимыми с членством в молодёжной коммунистической организации, но к ним, комсомольцам, у меня имелись важные вопросы, и вовсе не было уверенности, что они, комсомольцы, захотят со мной по этим вопросам договариваться.

Что делать? Притвориться, что я один из них? Проникнуть в их ряды и уже изнутри возбуждать дискуссию? Да столь ли существенны эти мои вопросы, чтобы жертвовать ради каких-то абстрактных принципов, в которых я сам не до конца уверен, своими карьерными перспективами? Пришлось делать выбор, и этот мой выбор полностью продемонстрировал тот уровень принципиальности и бескомпромиссности, которого я успел достичь к своему совершеннолетию: я сдался на милость Ленинского Комсомола.