Не по этапу

Вторая Нагорная не обижала нас. Местная шпана жила своей, изолированной жизнью. Воровской. А в перерывах между делами сиживали урки на лестнице первого этажа нашего дома и мастырили мастырки. На ладонь высыпался табак из распотрошённой папироски, туда растирали гулечку анаши, всё это ловко заправлялось в заранее приготовленную бумажную гильзу, и мастырка шла по кругу:

— Ах ты, планчик, ты божия травка… — по подъезду распространялся сладковатый с горечью дымок. Глаза курильщиков пустели. Лица делались нездешними:

— Ах ты, планчик…

Арменикенская шпана… Лихие ребята…

Однажды, когда я сидел на балконе и оглядывал с высоты четвёртого этажа дворы, на улице застучали выстрелы. На крышу прямо подо мной выполз Кунжул, один из местных бандюганов. Он страшно глянул на меня и провел ребром ладони по горлу:

— Молчи!

А по улице неуклюже бежал милиционер, и из чего-то черного в его руке выпрыгивали искры.

Южный фасад нашего дома выходил на восьмиэтажку, в которой жил мой школьный приятель Валерка Егиянц…

Что-то на Нагорной было неладное с рельефом, и потому валеркин двор располагался на пару метров ниже нашего, и с балкона был весь как на ладони.

К соседским пацанам мы предпочитали лазать через забор, хотя можно было выйти на проспект, и — рукой подать — оказаться у входа на лестницу, ведущую вниз во двор. Но кому нужен тротуар, если есть забор?

А однажды в тёплый летний день у этого самого входа-выхода, попирая сандалиями проспект имени вождя, лузгал семечки Бурый — Боря Аветисов. И напевал, притаптывая в такт:

"Об-ана, об-ана,

Зарубили кабана…"

Славно так напевал…

И я невольно подхватил заразительный мотивчик. А дома неправильно истолковавшая текст мама влепила незадачливому исполнителю подзатыльник. Тоже — память…

……………………

Много лет спустя, уже взрослым человеком, я как-то пришёл на улицу своего детства. Теперь она звалась по-другому, но была так же или почти так же неухожена, и ворота были — совершенно некстати — выкрашены казённой зелёной краской, и во дворе пустовала водолазкина осиротевшая будка. Сам же дворик был махоньким, и заборы — невысокими. И во второй квартире давно уже не жили мои приятели Сашка с Валеркой. И сам я пришёл не домой, а в гости…

* — Арменикенд — район города Баку, заселённый до недоброй памяти одна тысяча девятьсот девяностого года преимущественно этническими армянами

ИНСТИТУТ

Моя Свобода… Она пришла скромной гостьей, и тихонько присела на ступеньки школьной лестницы, где я терпеливо ждал, когда же, наконец, вынесут аттестат, и смогу навсегда покинуть надоевшее за томительные десять лет негостеприимное заведение…

Неужели всё позади? Идиотские сочинения с обязательным "раскрытием образа", нотации менторов, замечания в дневнике, почему-то непременно красными чернилами?..

……………………….

Перелистываю справочник для поступающих.

Ага. Геологов готовит университет. Может, туда?

— Геологов, как собак нерезаных, — отзывается мама…

— Иди в индустриальный на автоматику, за ней — будущее, — вступает папа.

— Хорошо, хорошо, — а это я…

…………….

Первый штурм институтской цитадели с треском проваливаю. Трояк по физике перечёркивает планы, предоставляя ещё одну бесценную попытку сделать правильный выбор.

Целый год, вдыхая вонь промзоны, я отработал слесарем на компрессорной станции под Баку.

И снова благополучно упустил шанс разобраться в себе.

Не сильно успешные потуги постижения техники показывали, что это — не моё, однако…

Однако осень вновь застала вступительные экзамены на пресловутую автоматику…

Сегодня сожалею, но тогда конкурс я выдержал, и нашёл себя в списках зачисленных. Я — студент. Сбылась мечта идиота…

………………………..

Первый семестр пролетел незаметно. Сессия. Уже праздную хорошие отметки, и стараюсь попасть к экзаменатору в первых рядах. А, отстрелявшись, захмелеть сиюминутной Свободой, пока группа уныло мается у дверей чистилища.

Чёрт трудностей одоления гранита наук оказался не так страшен, и можно расслабиться.

Я с головой погружаюсь в новый для себя мир. Мир спорта.

ВЕЛОСЕКЦИЯ

Малый спортзал индустриального института. В углу — сложенные горкой маты. Это — для борцов, которые тренируются здесь вечерами. В самую середину зала выдвинут для нас, фехтовальщиков, старый "козёл" с распоротыми уколами рапир боками. Из прорех вылезает грязновато-серая вата.

Беден, однако же, на любителей старинной забавы наш институт. Я в зале — в гордом одиночестве. Вот уже добрых полчаса отрабатываю один и тот же приём.

Из кабинета тренера доносятся звуки музыки. Сейчас он появится. Так и есть. В дверном проёме блеснули очки. Мистер Бугаев.

И сразу — начальственное:

— Что стоим? Работай!

И я делаю выпад. Из бока несчастного козла выползает новый клок.

— Не останавливайся! Ещё выпад! Ещё!

Бугаеву нравится мой длинный выпад.

— Это — сильное оружие, повторяет он. Застань противника врасплох, и победный укол, считай, в твоих руках…

Тренер, разумеется, прав. Проверено на практике.

Мои вооружённые рапирами визави не любят, когда соперник, только что бывший в безопасном удалении, вдруг оказывается на расстоянии укола.

— Выпад! Выпад!