Не погаси огонь...

Под класс для занятий нашли большой застекленный сарай на Гран-рю. Некогда сарай предназначался для карет, потом в нем была столярная мастерская, а в последнее время – склад всякого хлама. Стены-окна сарая выходили и во внутренний двор, и на соседнюю улицу. Каждая стена имела дверь – немаловажное преимущество, хотя ничто здесь не предвещало тревог… Ученики школы устроили аврал: вооружились ведрами, щетками, скребли и чистили, устанавливали столы и скамьи. Командовала товарищ Инесса. Такая необычайно красивая, что Серго с трудом мог оторвать от нее взгляд. Золотоволосая, большеглазая, по-девичьи гибкая, она, мило грассируя, отдавала приказания, сама показывая пример – засучила рукава и орудовала мокрой тряпкой. Серго решил: одна из слушательниц. Оказалось, преподавательница! Год назад она в Брюсселе сдала экзамены на лиценциата экономических наук, а весной окончила еще и гуманитарный факультет Сорбонны. Здесь, в Лонжюмо, Ленин поручил ей читать лекции и вести занятия. Товарищ Инесса арендовала на свои деньги и этот застекленный сарай, и сняла несколько комнатушек для учеников, помещение для общешкольной столовой. Сама она поселилась на втором этаже того дома, где под крышей, в узкой мансарде, обосновался Серго и еще двое слушателей – Захар и Семен.

Увидев Инессу с рослым мальчуганом, Серго удивился:

– Как похож! Неужели у вас такой большой сын?

Она рассмеялась:

– Андрюша – младший. У меня еще четверо. Два сына и две дочурки. – В ее голосе были и гордость и грусть.

Позже Серго узнал: четверо там, в России, куда ей, беглой из Архангельской ссылки, дорога заказана. И еще узнал: жена богатого московского текстильного фабриканта, товарищ Инесса уже много лет – куда больше, чем Серго! – безраздельно занята революционной работой. Серго смотрел на нее завороженными глазами. Так же смотрели на нее и все другие.

Начались занятия. Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Инесса Федоровна остались жить здесь, а другие лекторы приезжали из Парижа. Лето выдалось жарким. Вечерами, после занятий, гурьбой шли купаться на реку с красивым названием Иветта, иногда отправлялись и в дальние прогулки в долину, к башне старинного замка. Россияне ходили босиком, чем приводили в изумление местных жителей.

Серго видел, как в свободные часы Владимир Ильич оставлял дом и из пыльной деревушки уходил с книгами в поле или уезжал на велосипеде к аэродрому Бретеньи-сюр-Орж, неподалеку от Лонжюмо, – он с неослабным интересом следил за развитием воздухоплавания, не пропускал ни одного «митинга» аэропланов на аэродромах под Парижем.

После окончания школы каждый слушатель должен был вернуться на революционную работу в Россию. Поэтому курсанты не знали подлинных имен друг друга. Просто: «Петр из Сормова», «Савва из Екатеринослава», «Вано из Тифлиса»… Можно было лишь догадываться об их профессиях: Петр – кровельщик, Иван – металлист, Олег – электромонтер… Ближе, чем с другими, Серго познакомился с петербуржцем Захаром, рабочим-кожевенником, судя по оброненным словам – участником революции пятого года, и литейщиком Семеном, начавшим работу в партии еще в конце прошлого века. Но даже и с ними, выполняя требование Владимира Ильича о строгой конспирации, он о личном говорил мало.

Захар, правда, однажды рассказал, как сам стал революционером:

– Считай, совсем еще пацаном был, подмастерьем у сапожника, когда все переменилось в моей жизни… И раньше доводилось слыхивать о каких-то «сицилистах», но смысла этого слова не понимал. Знал лишь: «сицилисты» идут против царя, жандармы ловят их и засылают, куда Макар телят не гонял. А как идут? Зачем? За что?.. В то лето в наше местечко вернулся молодой рабочий. Хлопца выслали за участие в забастовке на заводе. Теперь, как только он вернулся, жандармы снова хап его – и в участок. Прибежали с улицы к нам в мастерскую соседи: «Братцы, вы только послушайте!» А из окон участка такие душераздирающие крики, что волосы дыбом. А как подойдешь, когда на ступенях – ражий жандарм с револьвером и шашкой?.. Наутро власти объявили, что рабочий тот покончил с собой в участке – повесился на лохмотьях. Отдали тело его родным. Как увидали страшные кровоподтеки, рану в паху – поняли: наглое и открытое убийство беззащитного! И тут забыли мы о страхе. Не было ни одного рабочего и ремесленника в местечке, кто бы не возжаждал мести. Сотни агитаторов не сумели бы так пробудить наше пролетарское сознание, так сплотить нас, как это преступление царских охранников. На демонстрацию вышли все! Я услышал такие слова над могилой ни кому прежде, как мне казалось, не знакомого хлопца, почти моего ровесника, что в голову вдруг вонзилась мысль: есть, оказывается, великое братство, есть умные друзья, которые способны указать цель жизни! Эта мысль и перевернула мою душу, толкнула к тому братству!..

В голосе Захара звучала горячность, не остуженная временем.

Он помолчал, потом с усмешкой, хмыкнув в усы, завершил свой рассказ: