Не погаси огонь...

Антон чувствовал, что лес возбуждает, увлекает Женю своим щедрым и разнообразным великолепием, а она сама предстает как бы в роли хозяйки, принимающей гостя. В лесу она уже не казалась ему такой тщедушной. Ходьба горячила ее, румянила впалые щеки. Только ли ходьба?.. Поджидая ковыляющего на неверных ногах Антона, она поднимала глаза, и в них была радостная настороженность. Что-то заглушая в себе, она тараторила, тараторила без умолку. Но однажды осеклась, привалилась к мшистой поверженной осине, затряслась в кашле.

– Что с вами? Что с тобой? – Антон взял ее за худые плечи.

Девушка отстранилась, зажала рот платком. Потом отвернулась, вытерла лицо.

– Не обращайте внимания… – в глазах ее были слезы.

Глухой, глубокий, будто рвущий легкие кашель испугал Антона – так заходился Федор.

– Пошли из этой сырости!

На солнце она отдышалась. Но мертвенная бледность долго не сходила с ее лица. Кто же она, как сюда попала? Антон не решался спросить. В этих краях не принято спрашивать.

Но однажды она сказала сама:

– Я тоже беглая. Ссыльнопоселенка… Мы втроем ушли, по реке. Лодку перевернуло на перекате. На дне остались все вещи и деньги. Сами-то хоть выбрались… Когда Прокопьич нашел меня, тоже едва жива была. – Она горько улыбнулась. – Вот такая история… Так и не знаю, где те двое моих товарищей.

– Давно это случилось?

– Еще весной.

– Что же, отсюда дальше ходу нет?

Она задумалась.

– Куда?.. Болею я. Обожгло легкие в морозы… Да и Прокопьича оставлять одного жалко, как дочь я у него…

«Ссыльнопоселенка… И ее сюда, совсем девчонку… И теперь тоже беглая…» Антон чувствовал к ней уважение, теплое, братское. Девушка уже не казалась ему такой дурнушкой. И она сама нуждалась в сострадании и помощи.

Когда они возвращались в зимовье, соболенок встречал их у порога избы. Поднимал мордочку с быстрыми глазками, скалился, пушил хвост. Брал еду уже и с руки Антона. Насытится, потом метнется вдоль стены, тыча нос в щели половиц.

– Гроза мышей, – Евгения сыпала зверьку в кормушку орехи и сушеную бруснику, рябину.

В избе жил и пушистый, полосатый, как тигр, кот. Поначалу Антон пугался, не расправится ли он с соболенком. Но зверек сам подбегал к коту, и они затевали возню, не больно кусая друг друга, опрокидывая на спину. Девушка бросала им клубок ниток, и они разыгрывались еще больше. Верх брал кот.

– Хозяин, – Евгения наблюдала за их забавной возней. – Катавася.

– Кот Вася?

– Нет, это его полное имя: Катавася. Не знаю почему.

Однажды, когда они снова были в лесу, Антон спросил:

– Вам хорошо здесь?

– Да… – с неожиданной тоской отозвалась Евгения.

– Хорошо! Прелестно! – Он почувствовал, как в душе его закипает злость. – Останетесь здесь на всю жизнь? Зачем же тогда занялись делом, за которое получили ссылку?

– Я боюсь… – Она понурила голову.

– Боитесь… Он боится, ты боишься, все боятся! Кто же тогда будет проламывать стену, если все кругом боятся?

– Не вам говорить! – отпрянула пораженная его вспышкой девушка. – Что вы знаете? Какое право вы имеете так говорить?

Она разрыдалась. Рыдания перешли в раздирающий грудь кашель.

«Зачем я так? Действительно, какое я имею право? Сам-то хорош…» – Он мягко погладил ее по плечу.

Окрепнув и решив, что уже не будет обузой, он попросил Прокопьича взять его с собой в обход.

– Ну, – согласился старик.

Они вышли туманным росным рассветом. Антон озяб, кутался в армяк. На ногах его были разношенные яловые сапоги лесника, на голове – картуз. От быстрой ходьбы он скоро разогрелся и устал. Заныли ноги. Но потом приноровился. Прокопьич шагал в развалку, а в то же время так сноровисто, что шагов не было слышно. Останавливался, глядел то вверх, то в заросли травы, и Антон, прослеживая его взгляд, различал и гнезда на деревьях, и лазы нор. Лес принимал своего хозяина спокойно и открыто. Прокопьич показывал гнезда, где еще недавно было полно, как в лукошке, яиц; коротко нарекал именами все в этом своем хозяйстве и, косясь на студента, не перестающего удивляться, сам многозначительно тянул:

– Ну-у…

Был июль, самый теплый месяц, «макушка лета». Солнце стояло «в обогрев». На полянах роняли лепестки огромные дикие пионы – марьины коренья и орхидеи, на болотцах цвели желтые лилии – волчьи сараны и грушанки. На смену уходящим цветам распускали бутоны альпийские астры, байкальские шлемники, лесные герани. Алели земляничные поляны, свешивала пунцовые гроздья смородина, сквозь густые листочки проглядывала припорошенная пыльцой, будто в инее, голубика… Прямо из-под ног вспархивали стайки птиц. За матерью летели, отчаянно трепеща крылышками, выкормыши. Суетились сороки, чуть ли не в руки давались жуланы. Паслись в траве, вылавливая насекомых, трясогузки. У синиц нельзя уже было отличить детенышей от родителей. Звонко перестукивались дятлы. Антон испытывал неизъяснимое гордое чувство: теперь он знает все это!..