Не погаси огонь...

возникали во многих городах. Сам Зубатов был повышен в должности – переведен из Москвы в Петербург, назначен начальником особого отдела департамента полиции. И вдруг все рухнуло: те самые рабочие, коих объединил он под сенью «полицейского социализма», выступили неожиданно не с экономическими, а с политическими требованиями, а в грозный пятый год стали строить баррикады, подняли вооруженное восстание на Пресне. После такого фиаско Зубатова самого объявили чуть ли не революционером. Николай II приказал отрешить его от всех должностей… Да, Сергей Васильевич ошибся. Но он пытался доискаться до коренных причин, порождающих смуту. И Петр Аркадьевич почерпнул из его неудачного опыта крупицу истины: ни в коем случае нельзя допускать сплачивания и объединения темных масс, ибо одно это уже пробуждает у пролетариев сознание классовых инстинктов. Зубатов вознамерился легализировать революционное движение, чтобы обезвредить его, а надо было давить и уничтожать в самом зародыше! В деревне реформа Столыпина преследует именно эту цель: разрушить крестьянскую общину. Но что делать с работным людом? С теми запавшими в голову черными дымами, обволакивающими Петербург, всю Россию?.. Дымы надвигающихся пожаров… За опыт, даже ошибочный, нужно платить. Пять тысяч пенсии – не такая уж высокая цена. Но что же противопоставить усилиям социал-демократов, которые добиваются революционного сплочения пролетариата?..

Еще находясь во власти своих мыслей, Столыпин продолжал рассеянно листать брошюру. Он собрался уже отбросить ее, как глаз вырвал строки: «20 лет я пробыл во вражьем стане. Я служил простым филером и мелким канцеляристом, стоял во главе московской охраны и был в самом штабе, руководившем борьбой с „врагами общественной безопасности“. Я практически ознакомился со всеми ухищрениями наружного наблюдения, изучил постановку внутренней агентуры, ход и формы секретного делопроизводства. Я видел десятки охранных отделений и жандармских управлений, перед моими глазами протекала их губительная работа… Мне есть о чем рассказать, и то, о чем я поведаю, может оказаться поучительным…» Это еще что такое?

Министр нажал кнопку звонка. Приказал адъютанту:

– Немедленно пригласите господина директора! – А сам углубился в чтение.

«…И я скажу свое правдивое слово, несмотря ни на что. Я выведу на белый свет истину, таящуюся под спудом правительственных тайн… Я покажу теперь в настоящем свете темных рыцарей царскосельских „звездных палат“, шустрых ищеек, блестящих жандармских рынд и департаментских юпитеров. Я расскажу о гнусных деяниях этой клики. Для вас, милостивый государь, не будет, разумеется, совершенной новостью то, на что я собираюсь указать. Я не питаю обманчивых надежд, что, вняв моему голосу, вы измените сколько-нибудь к лучшему образ своих действий… Это обращение мое преследует совсем другую цель. Я хочу, чтобы вам нельзя было перед лицом общественного мнения утверждать, что вы поступали так, как поступаете, лишь потому, что не знали всей правды… Теперь, когда ваш „обожаемый монарх“ решается выглядывать из дворцовых фортификаций, а вы можете без всяких блиндажей совершать показные вояжи по стране, украшенной в честь вашу тысячами виселиц, вам незачем стесняться публичных объятий Азефа, которым был убит ваш предшественник, и Гартинга, фабриковавшего бомбы для отца вашего августейшего патрона… Вам необходимы Рачковские и Зубатовы, Герасимовы и фон Коттены, чтобы при помощи этих слуг „престола и отечества“, воздвигающих карьеру на трупах своих жертв, губить людей, имеющих совесть, волю, честь…»

Дверь отворилась, и в кабинет вошел Зуев.

– Вам знакомо сие сочинение? – Министр двумя пальцами ухватил желтую книжицу и потряс ею в воздухе.

– «Открытое письмо» господина Меньщикова? – отозвался Нил Петрович, приближаясь к столу. – Так точно, ваше высокопревосходительство.

– Ваш собственный сотрудник выступает с Филиппинами, раскрывает служебные тайны – а вы!.. – Столыпин даже задохнулся от гнева. – Как могло сие случиться? Извольте объяснить! – Лицо Петра Аркадьевича пошло пятнами.

– Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство… – Директор остановился посреди кабинета. – Господин Меньщиков оставил службу в департаменте задолго до моего назначения в оный. И, позволю заметить, в канун вашего вступления в должность министра.

«Действительно…» – опешил Столыпин. Бросил книжицу на стол. Показал директору на кресло:

– Прошу.

Нил Петрович погрузился в кожаные подушки, ерзнул, располагаясь поудобнее, смежил веки. Министр уже свыкся с этой странной его манерой.

– Срок давности не снимает вашей ответственности, – остывая, проговорил он. Подумал: к департаменту должно быть применимо правило жрецов древности – каждый непосвященный, добравшийся до тайных хранилищ и похитивший «великие святые формулы», обрекает себя на сожжение. Но резюмировал кратко: – Необходимо принять меры.