Не поле перейти

Я спросил, долго ли Миробанов находился в заключении и за что - За всякое, - неопределенно ответила ола. - Года три отбывал. Первый раз два месяца отсидел. Ему железнодорожный трибунал в сорок пятом пять лет дал, а тут аккурат амнистия по случаю победы. Второй раз опять трибунал, шесть лет определили в сорок седьмом. Девять месяцев тогда отсидел, не помню уж, по какому празднику опять отпустили. Потом обратно пять лет дали и обратно в пятьдесят третьем большая амнистия, всех тогда выпускали. В четвертый раз ни"

каких амнистий не было. Два года дали, два и отсидел.

Теперь вот семь лет... Тоже только на амнистию надежда...

С приходом Миробанова жизнь в доме изменилась. Появился мужчина и глава семьи. Пил вволю, нещадно бил Марию Дмитриевну, изъяснялся матом.

В этой своей жизни он время от времени устраивал перерывы для работы. Бывало, на одном месте до трех месяцев удерживался, но зарплату получал не больше чем за месяц, ввиду того что за прогулы не платили.

Когда в проходной "горчичника" задержали с ворованным маслом, ушел "по собственному". Перенервничал он в то время - думал, судить будут. После такого полгода пришлось отдыхать.

Пил Миробанов каждый день, и каждый день гудели стены от скандалов. Когда ему все это надоедало, он уходил к отцу, старому пенсионеру Федору Мироновичу, который жил где-то в бараке, был популярен, и всегда у него собирался народ. Кто полтинник раздобудет, кто две-три пустые бутылки смотришь, на поллитровку собрали. И никто не мог так справедливо разделить ее, как это делал Федор Миронович. Двадцать копеек принес - получай тридцать пять граммов; три пустые бутылки раздобыл - шестьдесят три грамма. И никто не в обиде.

Мария Дмитриевна не все прощала Миробанову.

Несколько раз подавала в милицию, чтобы выселили его. Старший оперуполномоченный Н. Свиридов одобрял ее действия, обещал "в два счета" выслать. Но сердце не камень. Марии Дмитриевне становилось жаль человека, она снова шла в милицию, признавалась, что во всем виновата сама, возвела напраслину, и писала: "Прошу считать мое заявление недействительным".

Так и жили. Юля работала на канатном заводе волочилыцицей в бригаде коммунистического труда.

Странно звучат сегодня слова "волочилыцица", "волочительный стан". А на стане этом Юля "волочила" да трехсот пятидесяти километров стальной латунированной проволоки в смену, вырабатывая сто пятьдесят процентов плана.

Бушует всю ночь за стеной Юли скандал, а утром она идет на работу. Бежит золотая нить толщиной пятнадцать сотых миллиметра. Бегут на шпуле один рядок за другим, бегут мысли, горькие, безысходные.

Бежит нить через восемнадцать алмазных волвков, все утончаясь, и лопнет вдруг. И обрываются мысли. На специальном станочке Юля проворно сварит кончики, и снова бежит золотая нить. И мысли, точно кто сварил их, опять к тому же, и некуда от них деться.

Юля снимает полные шпули, ставит новые, переходит ко второму стану, поглядывает на соседние, где работают ее подруги по бригаде Валя Жукова и Валя Харламова. Это передовая бригада коллективной ответственности. Пока одна заправляет стан - дело кропотливое, требующее сноровки и силы, - за вторым ее станом следят подруги. Не ладится у Юли - помогут обе Вали.

Помогут? Здесь-то помогут, а дома? Ничего они не знают о том, что у Юли дома. А спросят, почему грустная, улыбнется и ничего не скажет. Только следит потом за собой, чтобы чаще улыбаться. А золотая нить бежит, бежит,.. Где-то она оборвется?

Однажды с утра выпил хорошо Миробанов и собирался вместе с Марией Дмитриевной в родильный дом навестить Люду. По дороге он сказал, что, пожалуй, выпил больше нормы и лучше вернуться ему домой. Она согласилась.

- Потом думаю, - рассказывала мне Мария Дмитриевна, - не домой пошел. К отцу. Вернулась я, подхожу к бараку, а Володька только-только вошел. Ну тут уж я ему спуску не дала, потащила назад. Идет и злится, скандал затевает. А дома вовсю разошелся. Бросилась к Борису - сосед это наш, Володька слушается его. Борис было пошел, а жена не пустила. Подальше, говорит, от греха. Вернулась я как раз, когда ударил он Юлю. Я опять назад, за милицией.

Юля выбежала вслед за матерью. Миробанов схватил сапожный нож. На лестничном пролете догнал, О том, что там произошло, уже рассказано.

Все раны, нанесенные Юле, были неглубокими. Пока шло следствие, ее успели выписать из больницы и перевести на амбулаторное лечение. Юля видела, как страдает мама. И послушалась ее: пошла в суд, попросила, чтобы прекратили дело.

Восьмого марта я предложил Юле и ее знакомому Эдику провести праздничный вечер в ресторане. Сначала она отказалась наотрез, но потом согласилась.

Это был большой сверкающий зал. Он вовсе не походил на ресторанный зал. Оригинально расставленные столы, улыбающиеся официантки в нарядных платьях - вся обстановка создавала несовместимые, казалось, ощущения: подлинного, чуть ли не семейного уюта и большого бала.

Шикарно одетая танцующая публика, веселый джаз, смех, пробки шампанского - все это приводило Юлю в восторг. Она улыбалась. Совсем не смущаясь, как бы самой себе сказала: