Не померкнет никогда…

Щука наблюдал все это, и нервы у него напрягались, как струны. Если бы он хоть чем-нибудь мог помочь артиллеристам… Возможность, однако, представилась. Вертевшийся танк вдруг остановился. Из него выскочил танкист и, пригибаясь, побежал назад, к опушке леса. Но Щука уже заметил его. Майор, не теряя ни секунды, вскочил в бронемашину и дал по убегавшему немцу длинную пулеметную очередь… Потом он сразил остальных членов экипажа, вылезших из танка.

Гитлеровцы повернули назад. Им так и не удалось ворваться на огневые позиции наших артиллеристов. Особо в этом бою отличился наводчик Галкин. Орудие, у прицела которого он стоял, подбило с короткой дистанции семь вражеских танков. В тот же день о подвиге Галкина было рассказано в листке-молнии.

Наблюдая за боем, Щука сделал для себя несколько важных выводов. Во-первых, и это было самым главным: он чувствовал прилив бесконечной гордости за своих боевых друзей, за их высокое боевое мастерство, мужество и поистине железную стойкость. Невольно Щуке вспомнилось, как упорно генерал Галицкий вместе с начальником артиллерии дивизии полковником Добронравовым тренировал артиллеристов на полигоне. Галицкий не вылезал на протяжении марта, апреля и мая из легкоартиллерийского полка, обучая воинов стрельбе по танкам с дистанции сто — триста метров. Как теперь это пригодилось! И еще вспомнил Щука утверждение пленного Херста о том, что «Красная Армия разбита». Майор хотел громко крикнуть, чтобы слышали все эти херсты: «Врете! Нагло врете, гады!»

Во-вторых: своими сегодняшними действиями враг доказал, что он упорен в достижении цели. Что он не останавливается ни перед какими жертвами. Что сила его, конечно, в технике. И что искать эту технику разведчикам надо всюду, днем и ночью.

Не укрылось от глаз майора и то, что немецкая пехота, хотя на этом участке ее было не так уж много, как только наши артиллеристы отсекали ее от танков огнем, немедленно залегала и больше уже не поднималась. «И выходит, что немец не столько храбр, сколько нагл», — решил Щука.

Снялся майор со своего места уже в десятом часу. Бой затихал. Пахло горелым. И этот стойкий запах заглушил лесной аромат. Деревья стояли обугленные, почерневшие.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

Ночью погода изменилась. Подул ветер. Сначала слабый, чуть заметный, потом порывистый, сердитый. По листве, укрывавшей бойцов, с мягким шумом ударил дождь. Барбашов почувствовал, что его начало знобить. Он лежал на подстилке из веток ольхи, зябко кутаясь в шинель, предоставленную ему заботливым Клочковым. Хотелось спать, но сон не приходил. Мозг сверлили назойливые мысли: что делать, куда идти? Барбашов был уверен в том, что колонна, которую они встретили вчера на дороге, была лишь какой-то отдельной, вырвавшейся вперед частью, что фронт по-прежнему еще там, на западе. Но невольно встал вопрос: а есть ли сейчас вообще фронт в том виде, в каком о нем было принято говорить? Существует ли эта гибкая огнедышащая линия ощетинившихся штыков, пулеметных очередей и орудийных залпов? И если да, то где же тогда дивизия, где соседи, где их тылы? Барбашов знал: будь он сам по себе, он, несмотря на все эти неясности, упорно продолжал бы искать встречи со своими на западе. Но под гимнастеркой у него хранилось Знамя, при котором весь их отряд состоял лишь охраной и рисковать которым он не мог, да и не имел права. Знал Барбашов и другое: какой бы великой кровью ни заплатила дивизия в боях с врагом, какие бы славные победы ни одержали ее полки, но, окажись она без Знамени, ее с позором расформируют. А под спасенным Знаменем, когда и где бы оно ни было вынесено с поля боя, вновь и вновь соберутся батальоны.

Часто в эти дни вспоминал Барбашов жену. Временами, особенно после коротких минут забытья, во сне или, точнее, в дремоте, ему начинало казаться, что она его ждет дома, что все это дьявольское наваждение вот-вот кончится, прозвучит команда «Отбой» и он повернет свой отряд в городок. Но стоило ему хоть немного прийти в себя, и от этих мыслей не оставалось и следа. Он сразу начинал думать о людях, которые лежали сейчас рядом с ним, о том, чем их кормить, что отвечать на вопросы, куда их вести и как в конце концов самому разобраться во всей этой обстановке. Под утро эти мысли измучили его так, будто он вовсе и не лежал всю ночь в овраге, а шагал по самому что ни на есть размытому и разъезженному проселку. С рассветом он почувствовал себя совершенно разбитым и даже обрадовался, когда прохрапевший до утра Ханыга вскочил вдруг как ванька-встанька и поднял на ноги весь отряд. В одном лишь отношении эта ночь не прошла для Барбашова даром. Десяток раз прикинув все «за» и «против», он в конце концов пришел к выводу, что продолжать поиски дивизии при создавшейся неясной обстановке нет смысла, и твердо решил идти на восток, чтобы в этом направлении искать встречи со своими войсками.