Не повышай на меня голос, птичка

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Столько лет я бежала от него, а в конечном итоге обретаю спокойствие только рядом с ним. В его руках. В его тепле и запахе. Я больна, другого объяснения этому притяжению просто нет.

Через пару часов мой мозг более ясно воспринимает реальность. Так же как и более ясно позволяет мне вспомнить последние кошмарные дни своей жизни. Оказывается в больнице я провела два дня, и эти два дня Марат сам справлялся с ребенком. Вот только эта картина никак не укладывается в моей голове. Но слишком быстро все мои мысли фокусируются на том, что уже через полчаса, а может раньше, я увижу Ваню. Мне кажется, я с ума сойду от снедавшего меня беспокойства. И нетерпения. Кажется, сейчас я представляю собой самое нетерпеливое создание на свете. Наверное поэтому в машине сохраняется продолжительная тишина. У меня просто нет сил перестать думать о сыне. Но радует то, что эти мысли помогают затмить головную боль. И не только.

Глаза все еще щиплет от яркого солнечного света, упрямо пробивающегося сквозь стекло машины. До сих пор не понимаю тех, кто считает этот город серым и хмурым. На моей памяти Петербург был таким всего несколько дней, когда я лишилась своего главного лучика в жизни. Тогда серость не то, чтобы окружала меня. Я сама напоминала собой серое тоскующее пятно. Но сегодня это пятно стирает предвкушение долгожданной встречи с сыном. С моим солнышком. Все позади. Все закончилось. И я наконец позволяю своему биению сердца стать равномерным. Правда, как только я переступаю порог квартиры, оно снова бросается вскачь, особенно когда замечаю в зале троих мужчин, больше напоминающих горилл. Но стоит мне услышать звонкий крик «Мамочка», как ноги подкашиваются, и я падаю на колени, прежде чем ловлю на руки бегущего ко мне сына. В груди все наливается тяжестью, пока я зацеловываю каждый сантиметр на сладком личике Вани. Не могу остановиться, просто не в силах надышаться им, нацеловаться и наобниматься. Мои рыдания заглушают все вокруг, и я не знаю, сколько проходит времени, когда я заставляю себя прийти в чувства и понимаю, что в квартире остались только мы с Маратом. И нашим сыном.

Быстро вытираю заплаканное лицо ладонями и, поцеловав немного притихшего ребенка, отпускаю его обратно в компанию игрушек. Мне нужно немного успокоиться, я и так напугала его своими рыданиями.

Но осознание того, что за всем этим еще стоит и наблюдает Хаджиев, не позволяет мне расслабиться. Что теперь будет? Он просто уедет? Будет воскресным папой? Интересно, как часто он видит своего сына Мишу? Странно, что я так больше и не слышала о нем после того, как он забрал меня из садика… Столько лет уже прошло. Ужас.

— Ты в порядке? — низкий голос Хаджиева вырывает меня из мыслей, и я мгновенно поднимаю взгляд, позволяя себе оставаться в не самом удачном положение перед этим мужчиной. — Мне нужно поговорить с тобой, Тата.

Поправив платье, которое мне привез в больницу он же, я поднимаюсь с колен. Интересно, он успел мысленно воспользоваться моим положением? Останется ли переночевать? Хотела бы я этого? Почему я вообще об этом думаю? Я заставляю себя заткнуться и перестать забивать голову бессмысленными вопросами. Всхлипнув от ужасающих отголосков истерики, я ещё раз провожу ладонями по щекам и, убедившись в том, что мои слезы окончательно высохли, решаю предложить хоть что-то. Не стоять же нам посреди гостиной?

— Чай, кофе? — стараюсь произнести бодрее и, нарочно избегая зрительного контакта, следую на кухню. А спустя пару секунд я улавливаю позади себя приближающиеся неспешные шаги.

Из рук все валится и пока я пытаюсь заварить нам чай, разбиваю крышку от чайника, и вслед за ней едва ли не летит кружка. Но Марат успевает вовремя подхватить ее и поставить на стол.

— Спасибо. — Не зная, как избавиться от странного нервоза, я снова принимаюсь заваривать чай, но тяжелая ладонь, опустившаяся на мою руку, останавливает меня. После чего вторая ладонь Марата ложится мне на талию, и я оказываюсь зажатой между столом и каменной стеной. Его прикосновение становится более заметным, а крупные пальцы будто нарочно считают мои ребра, под которыми сходит с ума обезумевшее сердце.

— Я больше не хочу отпускать тебя, — его горячий шепот щекочет мне макушку, а потом Хаджиев утыкается в нее носом, притягивая меня к своей груди, из-за чего я так и замираю. Не дышу и не моргаю. Знаю, что тело не обманешь. Оно уже как мягкая карамель, приняло нужную ему форму. Но я не знаю, стоит ли нам начинать, что мы сами все разрушили? Сколько раз он разбил мне сердце? И сколько еще сможет разбить, если я так и продолжу стоять и оживать в его объятьях? Только мне не стоит забывать, что первый удар нанесла я. И по всей видимости он был сильнее, чем все мои вместе взятые.

— Останешься на ночь? — оно само. Само вырвалось. Честно!

Но ответа не следует слишком долго. Да и тело, которое прижимает меня к себе, превращается в самую настоящую скалу напряженных мышц. А потом до меня доходит, почему…