Не позволяй смотреть в глаза

— Вперёд? Степаныч! Зав обеспечением питания детских лечебных и оздоровительных учреждений! Ты шутишь?

— Ну по стране ж. Ответственная должность. И зарплата, наверное, другая, и возможности. Тёплое местечко.

Андрей покачал головой:

— Вот именно. Меня хотят заткнуть, купить. И так понятно, — взбреди мне в голову открыть рот, это выглядело бы как бред психа. Хрен его знает, что у них там. Ордынко семь лет как координатор, примерно семь лет назад в клинике провели реконструкцию, о которой никто ничего не знал. И за семь лет ни одного мало-мальски значимого нарушения. Что там за «договоры» они с населением подписывают? Какие опыты проводят? Георгов мастерят или что похуже? И если предположить, а, так оно и есть, что Ордынко — типичный представитель касты, как ты говоришь, то получается — всё, что происходит в клинике — с их знания и величайшего соизволения. Незаконно, понимаешь?! — он помотал головой. — Если они уничтожили любое свидетельство её присутствия в моей квартире, то речь там о чём-то очень серьёзном, глобальном. И чёрт их знает, чего они от меня захотят на новой должности! Нет. Я не хочу в этом участвовать!

Они надели противогазы и дальше шли молча, пока не миновали заборы промзоны и широкую, с километр, просеку, пока не подошли к обвалившемуся местами бетонному забору, с выгрызенными временем дырами. Только тогда сняли защиту, отдышались.

Ржавые лохмотья ворот, державшиеся на заботливо прикрученной кем-то проволоке, напоминали о тех временах, когда от жителей Пустоши отгораживались бетоном и железом, пока не внесли поправки в Уголовный кодекс, лишающий идентификационного биочипа практически при любом нарушении закона, и тем самым постепенно вычистили всех неугодных государству людей в отработанные промзоной земли — Пустошь, без возможности вернуться.

Безжизненные поля сколько хватало глаз с серой лесополосой на горизонте, за которой начиналась другая жизнь, о которой каждый житель мегаполиса молчал и предпочитал не думать, ничего о ней не знать. Где-то там жила и работала дочка Степаныча, Вера. Так же как тётя Аня, как и некоторые, немногие, энтузиасты-волонтёры, которых считали психами.

Они постояли у ворот. Степаныч потянул за проволоку, что удерживала створки. Та не поддалась. Резко подёргал, раскурочивая узел. Петли отчаянно заскрипели, нарушая царившую тишину, ворота распахнулись, открывая им путь в Пустошь.

Всё всегда в жизни Андрея зависело от кого-то другого: от общества, принятых правил, законов, инструкций, протоколов. Всю жизнь за него решал кто-то сверху, кто-то, кто управлял государством, кому в утробе колбы взрастили гены интеллектуальных гениев, кто рождён был править такими, как он, шурупами, винтиками и шестерёнками. Зачем им Георг, если они уже достигли совершенства? Если непревзойдённый Миленховский может просто сотворить генный коктейль по запросу родителей… Не просто конечно. Всё это очень непросто, иначе любой мог бы сострогать себе Ордынко на счастье в старости. А им — винтикам, шурупам и шестерёнкам — топливо из гормонов и стимуляторов, чтобы дольше работали. И красивую сказку про бессмертие.

Он решительно расстегнул ремешок и снял браслет. Повесил его на ржавый гвоздь на заборе и шагнул в Пустошь. Резерв браслета исчерпан, и толку теперь от него нет. Как нет больше иллюзий.

Он услышал, как Степаныч идёт следом, давя сапогами хрупкую жухлую траву.

— Куда теперь? — спросил он.

Пока что совместные планы не шли дальше этих ворот. Вырваться из мегаполиса — это было первой задачей. Дальше забора роились бессвязные мысли, которые именно сейчас выстроились в простой, но понятный план. Он решительно шагал к далекой лесополосе.

— Тебе хватило долги закрыть?

— Да… С учётом всего нажитого барахла вышел в ноль. Будто и не было жизни.

— Я тоже пуст. Ну и хорошо.

— Почему хорошо?

— Чтобы не хотелось вернуться. Когда возвращаться некуда, не думаешь об этом.

— Да, наверное.

Редкие и крупные хлопья снега закружились, возвещая о близкой зиме. Впереди полная неизвестность, но страха не было. Как и сомнений.

— Анрюх, а какая она?

— Кто?

— Ну Ордынко, женщина с прописанным геномом? Красивая?

— Да.

— Расскажи. Ты ж понимаешь, что мне никогда не увидеть её или подобную ей. Моя жизнь на исходе. Без ичебика я вряд ли долго протяну. Никто из моих знакомых никогда этих людей в живую не видел. Только по галофону. Никто, кроме тебя…

— Она такая красивая, Степаныч, что в ее присутствии теряет значение всё, что есть в твоей жизни. Кроме неё. Наверное, если бы я верил в Бога, то почувствовал бы то же самое, если увидел его. Это безусловное счастье — находиться рядом с ней. Вот такая она красивая.

— И ты не злишься на неё?

— Нет.

— А хотел бы быть всегда рядом? Просто представь, что это возможно — каждый день просыпаться с этим счастьем в одной постели, жить с ним и засыпать.

— Нет.

— Почему?

Андрей остановился и повернулся к Степанычу. Долго смотрел на прожившего жизнь служивого и думал о своей.