Искушённая публика сдержанно оценила молодых дарований. Но это не смутило ребят, ведь они рассчитывали просто бесплатно бухнуть бодяженного спирта из канистр и повеселиться. Однако на фуршете после выступления поэтессы, на них обратил внимание владелец одного известного магазина редких книг. Как и все антиквары, он был евреем.
— Парни, это эпохальное представление! — восторженно произнёс букинист.
— Мы долго репетировали, — шутливо солгал Дойч.
— О, а эти рисунки… — еврей имел в виду портреты с Гитлером, которые нарисовал Дойчлянд в те мгновения, когда не тряс чреслами. — Я должен их иметь! Дело в том, что я коллекционирую реликвии Санкт-Петербурга: у меня есть письма Солженицына и Сахарова своим жёнам, партитуры Бородина, — вдруг книжник перешёл на шёпот и заговорщицки прикрыл рот рукой, — даже салфетка с семенем Гребенщикова!
— Ну, в моих рисунках вряд ли есть ценность… — начал кокетничать Дойч.
— Что ты, что ты!.. Я думаю, на сцене происходила иллюстрация нашей эпохи. Никакой грани между зрителем и творцом, между искусством и профанацией. Хтоническое творчество народа. Об этом будут писать спустя столетия. Так что я бы хотел эти рисунки!
— Хорошо! Но лишь один. Второй – для Наташи, — с этими словами Дойчлянд протянул один из рисунков престарелой поэтессе, стоявшей рядом.
— «Иллюстрация, блядь, эпохи»? — переспросил у Дойчлянда Миро, когда парни отдалились настолько, чтобы эти слова не достигали ушей букиниста. — Под чем он был?
Дойчлянд лишь устало развёл руками. Он был горд собой.
3 сентября