Не прикасайся ко мне

— А мы направимся в казармы, пусть знают эти солдафоны, что у нашего отца остались сыновья.

— Сколько вас всех?

— Пять, пятерых хватит. Но слуга дона Крисостомо говорит, что нас будет двадцать.

— А если дело провалится?

— Т-сс! — сказал кто-то, и голоса смолкли.

В полумраке показалась еще одна тень, она скользила вдоль ограды и время от времени останавливалась, будто озираясь. И не без причины. Сзади на расстоянии двадцати шагов кралась другая тень, чуть повыше первой и более темная; она легко касалась земли и тотчас же исчезала, словно проваливаясь в преисподнюю, всякий раз, как только первая останавливалась и оглядывалась назад.

— За мной следят! — прошептала первая тень. — Не жандармы ли? Неужто отец эконом обманул?

— Говорят, встреча будет здесь, — тихо промолвила вторая тень. — Не иначе, замышляется что-то дурное, раз оба брата ничего мне не сказали.

Первая тень добралась наконец до ворот кладбища. Трое, стоявшие там, вышли навстречу.

— Это вы?

— А это вы, сеньор?

— Надо разойтись, за мной следят! Завтра дадут вам оружие, и к вечеру будьте готовы. Общий пароль — «Да здравствует дон Крисостомо». Идите!

Три тени скрылись за оградой. Вновь прибывший притаился в нише.

— Посмотрим, кто за мной следит! — пробормотал он.

Вторая тень осторожно подошла и остановилась, оглядываясь по сторонам.

— Я опоздал! — сказала тень вполголоса. — Но, может быть, они еще возвратятся.

Заморосил частый дождик, непогода грозила затянуться, и эта тень тоже скользнула в нишу. Здесь второй пришелец, конечно, столкнулся с первым.

— О! Вы кто? — спросил второй, голос его звучал мужественно.

— А вы кто такой? — спокойно ответил первый.

Минутное молчание; оба пытались узнать друг друга по голосу и различить впотьмах черты лица.

— Вы чего здесь ждете? — спросил человек с мужественным голосом.

— Жду, когда пробьет восемь и мертвецы укажут карту; я хочу выиграть сегодня ночью, — ответил без колебания другой. — А вы зачем пришли?

— За т… тем же самым.

— Вот как! Очень рад, что не останусь в одиночестве. Я взял с собой колоду карт; с первым ударом колокола выну карты, со вторым ударом — сдам. Те, которые шевельнутся, — это карты мертвецов, и их надо вытащить. Вы тоже принесли колоду?

— Нет!

— Как же так?

— Очень просто; вы сдадите им, а они, я надеюсь, — мне.

— А если мертвецы не захотят сдать?

— Что поделаешь? Мертвецов пока еще нельзя заставить играть…

Они помолчали.

— Вы при оружии? А вдруг придется драться с мертвецами?

— На то есть кулаки, — ответил более рослый из двух.

— Ох, черт, совсем забыл! Мертвецы указывают карту только одному живому, а нас двое.

— Правда? Но я не собираюсь уходить.

— И я тоже, мне нужны деньги, — ответил низенький. — А мы вот что сделаем — сыграем друг с другом, и тот, кто проиграет, уйдет.

— Ладно, — без особой охоты согласился другой.

— Тогда начнем… У вас есть спички?

Они вошли на кладбище, отыскали в полумраке удобное местечко у ниши и сели на камень. Низенький вынул из своего салакота карты, другой зажег спичку.

При вспышке огня оба взглянули друг на друга, но, судя по выражению их лиц, они не были знакомы.

Тем не менее мы можем узнать в более высоком человеке с мужественным голосом Элиаса, в низкорослом со шрамом на лице — Лукаса.

— Снимите! — сказал Лукас, не спуская глаз с партнера. Он смахнул кости, лежавшие на камне, и сдал туза и валета. Элиас жег спички одну за другой.

— На валета! — сказал он и, чтобы отметить карту, положил на нее позвонок.

— Играю! — сказал Лукас, сбросил три-четыре карты и вытащил туза. — Вы проиграли, — добавил он, — теперь оставьте меня одного попытать счастья.

Элиас, не говоря ни слова, исчез, растворившись во мраке.

Через несколько минут часы на церкви пробили восемь, и колокол возвестил о наступлении часа молитвы за упокой, но Лукас никого не приглашал сыграть в карты, не призывал, как велело поверье, мертвецов. Он обнажил голову и забормотал молитвы, крестясь с таким усердием, что мог бы затмить самого главу братства Сантисимо Росарио.

Дождь все моросил. В девять часов на улицах уже стало темно и пусто. Масляные фонари, которые полагалось вывешивать жителям, едва освещали круг радиусом не больше метра: казалось, их зажгли для того, чтобы окружающая мгла была еще непроглядней.

Два жандарма прохаживались по улице из одного конца в другой, неподалеку от церкви.

— Холодно! — сказал один из них по-тагальски с висайским акцентом[161]. — Никакого дьявола мы не схватим, некого прятать в альфересов курятник… Смерть того бандита кое-чему их научила; скука адская.

— Ты прав, скучно, — ответил другой. — Никто не крадет, не бунтует. Но, слава богу, говорят, Элиас сейчас в городе. Альферес обещал, кто его поймает, того не будут сечь целых три месяца.

— Вот как! Ты знаешь его приметы? — спросил висаец.

— Еще бы! Альферес говорит, что он высокого роста; отец Дамасо — что среднего; кожа темная, глаза черные, нос — правильный, рот — правильный, бороды нет, волосы черные…

— Ну, а особые приметы?

— Рубаха черная, штаны черные, дровосек.

— Ага! Не удерет, — вижу его как на ладони.

— Не спутай его с кем другим, похожим.