Не проси моей любви

— Вот именно. — Герман посмотрел на Нору. — Спускайтесь вниз, ладно? И подождите меня на улице. Мне тут надо… в общем, я недолго.

Смущенная улыбка, интимные интонации… Потомок древнего короля-колдуна, рожденного от морского чудовища. Она так и не решилась поговорить об этом с Аркадием. Побоялась услышать то, что ее разум откажется принять.

— Ладно. — Подойдя к Леониду, она мягко обняла его за талию. — Пойдем, Леня. Здесь неподалеку могилы заключенных ГУЛАГа и рядом лавочки. Посидим как нормальные люди. Если дождь опять не пойдет.

Расположившись на той самой лавочке, где сидел давным давно — сто лет назад или больше?.. — Александр, они закурили, чтобы создать видимость непринужденной обстановки. Нора всегда чувствовала себя сковано наедине с Леонидом, а тут еще слова Кольцова-старшего — «Ты, конечно, в курсе, что они любовнички? Твой приятель Герман и мой сын Леонид», — которые никак не выходили у нее из головы. Интересно, что там делает Герман. В мансарде проклятого дома. Вот сейчас.

Неужели непонятно? Ты видела собственными глазами, как его рука встретилась с рукой призрака, когда пришла туда с ним впервые… потом, конечно, убедила сама себя, что всему виной разыгравшееся воображение, но тогда — тогда ты не сомневалась! И если он способен пожать руку призраку, а призрак способен ответить на пожатие, то почему бы им не заняться любовью, например? Выразить таким образом признательность, симпатию…

От волнения ее охватил озноб, и Леонид это заметил.

— Что с тобой?

— Чем он там занимается, как ты думаешь?

— Думаю, общается со своими друзьми из иного мира.

Черт! Ее догадка оказалась верна!

— Ты так спокойно об этом говоришь…

— Разве это происходит впервые? — Он зевнул. — Нора, прекрати уже закрывать глаза на очевидные факты.

— Стоп! Стоп! Он кувыркается там с каким-то инкубом или суккубом… не помню, кто из них мальчик, кто девочка… и ты говоришь мне, что это нормально и даже не впервые происходит? Кстати, с кем? С инкубом или суккубом? Или для него это не имеет значения?

— Не имеет значения. И я не говорю, что это нормально. Я говорю, что тебе, с учетом твоих собственных ненормальностей, пора бы уже научиться принимать все ненормальности Германа. Когда ты приревновала его к Мышке…

— Он тебе рассказал?

— Да. Не перебивай. Когда ты приревновала его к Мышке, это еще можно было понять. Но к инкубам и суккубам…

Он негодующе фыркнул.

— А ты не ревнуешь? — спросила Нора.

— Сейчас? Нет.

— В день твоего отплытия на Анзер с группой трудников Аркадий предложил Герману остаться на ферме в качестве члена семьи. Герман ответил, что даже если примет это предложение, то сексуальным партнером Аркадия не станет никогда. Иначе ты его убьешь. Аркадия. В припадке ревности.

— Кхм… — Леонид почесал кончик своего точеного носа. — Способен ли я убить Аркадия в припадке ревности? Пожалуй.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами Нора. — Ты ревнуешь Германа к Аркадию, но не ревнуешь ко мне. Почему я до сих пор жива, красавчик?

— Потому что ты наша, — ответил он серьезно, даже проникновенно. — Аркадий нормальный, Мышка нормальная. А ты — нет. Ты наша.

— Я самая обыкновенная женщина не первой молодости.

— Да неужели? Посмотри на себя. Бросив работу и квартиру в Москве, ты приперлась сюда, в эту жопу географии, и застряла тут из-за любовника, который моложе тебя на десять лет. Вместо того, чтобы процветать в столице, выходить замуж, рожать детей, покупать мебель, посещать салоны красоты, гулять на каблуках по тротуарам, проводить отпуск на Средиземном море и все такое прочее, ты не вылезаешь из джинсов и кроссовок, скачешь под проливным дождем по лесам и болотам, кормишь собой комаров, красишь волосы у сестры на кухне, врешь полиции и трахаешься с парнем, меньше всего думающем об устроенной семейной жизни. С ним на пару ты видишь и слышишь странное, не сомневаешься в существовании других измерений и дыр в ткани мироздания… Ну и кто ты после этого?

— Дура, — ответила она, смеясь.

— Но уж точно не обыкновенная.

— Не знаю, можно ли считать это комплиментом.

— Нет, дорогая. Это не комплимент, это суровая правда жизни.

— Слушай, царь Леонид, я вот что хочу спросить. Ты не хотел покидать Голгофо-Распятский скит, хотел остаться там, пусть не навсегда, но надолго, и тебя оттуда не гнали, наоборот, игумен Амвросий был готов предоставлять тебе убежище и по окончании летнего сезона. Ты чувствовал психологический комфорт, находясь среди монахов, и они принимали тебя. Но они же православные христиане. А ты… ты сидишь сейчас здесь и преспокойно рассуждаешь о контактах с призраками и прочей чертовщине. Как это соединяется в твоей голове? Ты, судя по всему, веришь в Бога христиан… во всяком случае, соответствуешь каким-то стандартам веры… и при этом дружишь с человеком, который занимается… не знаю, как это назвать.

— Даже если я верю в Бога христиан, почему бы мне не дружить с Германом?

— Потому что христианами, насколько я понимаю, это запрещено. Якшаться со всякими шаманами и друидами. Сказано же: «Ворожеи не оставляй в живых»[7].