Не проси моей любви

Запястье левой руки Германа охватывал золотой браслет. Изящные изогнутые звенья необычной формы, плотно пригнанные друг к другу. Благородный блеск. Вещь не только очень дорогая, но и очень стильная. У человека, сделавшего такой выбор, наверняка бездна вкуса.

— Красивый, — проговорила Нора, чувствуя, как стучит кровь в висках. — Ты купил его в Лондоне?

Она уже знала ответ.

— Марина вручила мне этот браслет, — ответил ей Герман. Так же спокойно, как Аркадию. — За работу, которую я для нее выполнил. Это правильно. Так и надо было сделать, чтобы разорвать установившуюся между нами связь. Закрыть гештальт.

— Да, — подтвердил Аркадий. — Нора, он прав.

— Но ведь Герман выполнил для девушки эту работу, чтобы ее отец…

— То, каким образом будет платить отец, ее не касается. Ей было важно заплатить самой, чтобы не оставаться в долгу.

— Умная девушка, — заметил Аркадий.

— Ты будешь его носить? — растерянно спросила Лера, глядя на браслет. — Каждый день? Представляю, как на тебя будут пялиться в поселке… да и здесь, на ферме.

Герман сдвинул браслет вверх, под манжету рубашки.

— Сейчас уже не очень жарко, можно сделать так, чтобы никто не пялился.

— А снять его и положить к Аркадию в сейф нельзя?

— Это был совершенно новый опыт, — помолчав, сказал Герман. — Я должен его переварить.

Пришлось довольствоваться этим объяснением. Нора знала, что настаивать не имеет смысла. Герман говорил только то, что хотел сказать. И тогда, когда хотел.

Вечер прошел замечательно. Они сидели вчетвером в гостиной Белого дома, ели, пили, курили, болтали, словом, вели себя так, будто над их головами никогда не сгущались тучи. Герман рассказывал о том, что успел повидать за короткие часы отдыха, Нора и Лера интересовались «что сейчас носят в Европах», Аркадий листал фотографии в его смартфоне и вспоминал собственные поездки за рубеж.

Поздний звонок вынудил его отложить игрушки и удалиться для разговора в кабинет. За столом воцарилось молчание. Лера взяла смартфон Германа и принялась разглядывать фотографии, Герман увлекся раскуриванием сигары, Нора пила кофе. Все думали об одном и том же, и мысли их стали уже пости осязаемыми, когда Аркадий вернулся и, усевшись на место, объявил:

— Всем вольно! Результат признан удовлетворительным, другая сторона приступила к выполнению своих обязательств.

Раздался общий вздох.

— Это еще не все. — Строгим взглядом Аркадий обвел обращенные к нему радостные лица. — В ближайшие дни нам предстоит встретиться со следователем, который уже работает на острове, и ответить на его вопросы. Бояться не надо, дети мои, но подумать что говорить — надо… Герман! — Он постучал костяшками пальцев по столу, привлекая внимание Германа, решившего подлить себе коньячку. — Ты подумал?

— О чем?

Аркадий осуждающе поджал губы.

— О том, о чем я просил тебя подумать неделю назад.

— О! — Герман обворожительно улыбнулся. — Ты о тайничке в проклятом доме?

— Главным образом, о его содержимом.

— Подумал.

— И?..

Глотнув коньяк, Герман зажмурился от удовольствия, облизнул губы и уселся поудобнее, готовясь, судя по всему, произнести длинную речь.

— Письма, док. Письма Елены Гридиной, матери Леонида, где она рассказала во всех подробностях о незаконных махинациях своего бывшего мужа, Андрея Кольцова. Письма, написанные чернилами на бумаге, как в старые добрые времена, с тем, чтобы Леонид мог использовать их при необходимости в качестве оружия против отца. Письма, подлинность которых была бы несомненной для судьи и прокурора. — Он сдержанно улыбнулся. — В наш век компьютерных технологий нет более надежного носителя информации, чем бумага.

— Гм. — Аркадий почесал подбородок. — Они были отправлены по почте?

— Нет. Елена изложила в письменном виде все, о чем, по ее мнению, Леониду следовало знать, и поместила в камеру хранения на Павелецком вокзале. Ключ с номером ячейки передала сыну во время их последней встречи. В день нашего отъезда из Москвы Леонид забрал письма из камеры хранения и передал мне. Чтобы здесь, на Большом Соловецком, я подыскал для них надежное место. Он чувствовал себя хреново и не мог заниматься этим сам.

— Что если Елену Гридину спросят об этих письмах?

— Во-первых, как человек, много лет проживший в Штатах, она отлично знает свои права и, скорее всего, просто пошлет куда подальше любого, кто начнет докучать ей вопросами про личную жизнь. Во-вторых, если вдруг не пошлет, то вполне может солгать, что не писала их. Разве нет? Женщины часто лгут.

— Не чаще, чем мужчины, — произнесла Нора сладким голосом.

— Дорогая, не сбивай меня с мысли. Я пьян и успешно собьюсь без твоей помощи.

— Ладно, — сказал Аркадий. — Продолжим. Ты привез эти письма сюда, на Большой Соловецкий. И куда положил?

— Сначала держал у себя в комнате в Бараке, а когда мы с Норой задумались о переезде в гостиницу, просто сжег.

— Сжег? — изумился Аркадий. — Ты что, дебил?

Герман пожал плечами.

— Мне надоело держать их при себе и думать ежедневно, в чьи руки они могут попасть.

— Герман, что ты несешь? Я не верю, что ты сжег письма, представляющие такую ценность для Леонида.

— Потому что ты меня знаешь.