Не проспи любовь

И мы тут же поднимаемся все выше и выше и летим сначала медленно, потом быстрее. Я смотрю вниз и вижу, что под нами больше не поле, а Бостон. Я вижу бейсбольный стадион Фенуэй Парк, площадь Кенмор, здание Капитолия и реку Чарльз, извивающуюся внизу. Все залито теплым, вечерним светом.

– Куда мы летим? – спрашиваю я.

– Обратно на облако, – говорит Макс. – Чтобы закончить начатое.

Он подходит сзади, обнимает меня за плечи, наклоняется ниже и кладет голову мне на лопатки.

Мои щеки заливает краска.

– Нам не нужно возвращаться на облако, – говорю я.

– Не нужно? – спрашивает он, разворачивая меня к себе.

– Неа, – говорю я, вздыхаю и поднимаю на него взгляд.

– Отлично, – говорит он. – Потому что мне всю ночь не терпелось повторить. – Он кладет руку мне на шею сзади, склоняется ко мне и целует меня.

Глава двадцатая Грань стирается

Когда мы следующим утром приходим в кабинет к Петерману, я с удивлением вижу, что на нем не спортивная одежда, но и обычным его костюм назвать нельзя. Он тоже в пижаме, как и мы с Максом. Только его пижама из темно-синего шелка.

– Доброе утро, сони, – говорит он и снимает очки, откладывая в стопку какие-то бумаги. – Садитесь и угощайтесь.

Весь его стол заставлен тарелками со всевозможной вкуснятиной – булочками с корицей, тостами и круассанами. Одним словом, рай. Тут входит Лилиан. У нее усталый вид, и она катит тележку со звенящими чашечками.

– Кто-нибудь желает кофе? – спрашивает Петерман, делая жест в сторону тележки, и мы с Максом с энтузиазмом поднимаем руки.

– И это все нам? – восхищенно спрашиваю я.

– Она обожает выпечку, – поясняет Макс, и я энергично киваю.

– Это вам награда за вчерашние труды, – говорит Петерман, склоняется над столом и соединяет ладони. – А потрудились вы на славу: не только крепко проспали всю ночь, но и показали феноменальную мозговую активность. Мне не терпится узнать, что же случилось!

Макс уже намазал половинку тоста плавленым сыром и откусил большой кусок, так что я отвечаю первой, улыбаясь при виде того, как он кладет вторую половинку мне на тарелку. Есть в этом что-то первобытное, будто мы доисторические люди и он пошел на охоту, убил тост и принес его домой для меня.

– Ну, мне снова снился воздушный шар, – начинаю я.

– Нет, – говорит Петерман и нетерпеливо машет рукой. – Нет, нет. До этого. Начни с самого начала, с того момента, когда ты не спала. Начни с того, как вы разыграли сон.

Я смотрю на Макса.

– Все рассказывать? – спрашиваю я. Макс пожимает плечами, словно говоря: «Почему бы и нет», а Петерман выжидательно смотрит на меня. Так что на этот раз я ни о чем не умалчиваю. Я рассказываю об Эммете и ванной, об украденных картинах, о «Ноктюрне» и о том, как, стоя напротив картины, мы повторили наш сон… рассказываю и о поцелуе. О нем я говорю, опустив глаза, – мне неловко делиться этим с Петерманом, со всеми остальными. Но он нисколько не смущается.

– Похоже, ваш план сработал, – говорю я. – Мне казалось, что мы снова в том сне. Я даже слышала симфоническую музыку.

– И я тоже, – добавляет Макс. – А твои губы на вкус были точь-в-точь как печенье «Opeo».

– И твои! – радостно восклицаю я, и Макс со смехом кладет руку мне на шею сзади, ласково ее сжимая.

Но Петерман не разделяет нашего воодушевления.

– Я запутался. То есть в твоем сне его губы были на вкус, как печенье «Opeo».

– Нет, – говорю я, качая головой. – Вернее, да, сначала я почувствовала этот вкус во сне, но потом оказалось, что и в реальности он такой же.

Петерман хмурится.

– Вопрос, полагаю, глупый, но все же: не ел ли кто-нибудь из вас вчера «Opeo» наяву?

Мы с Максом качаем головами.

– А что такое? – спрашивает Макс.

– Пока не знаю, – говорит Петерман, барабаня пальцами по столу. – С кем-нибудь из вас такое уже случалось? Чтобы детали из снов просачивались в реальность?

От этого вопроса волосы у меня на руках встают дыбом.

– У меня так было, – осторожно говорю я и рассказываю о том, как видела в окно Сержио и Брунгильду, и о гигантских следах Джерри. – А с тобой? – спрашиваю я Макса.

Он кивает.