Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Мадам Эскола, должно быть, думала, что мы исчезли с лица земли. «Напишите мне об Австралии, – потребовала она 15 марта 1976 года, – и расскажите, что там еще есть, кроме кенгуру. Вашего города Бандоора нет ни на одной карте, я даже в библиотеке смотрела. Где это?» Несколько месяцев спустя мой друг математик Вадим из Москвы написал: «Как вы там, в Австралии, под нами вверх ногами? У вас другое небо, другие звери и птицы, в общем, вы живете на другой планете». К письму Вадим добавил рисунок: глобус, слева вверху человечек, изображающий Вадима, держит плакат с надписью «Да здравствуют американские компьютеры!» – а справа внизу другой человечек, стоящий на голове, держит плакат «Да здравствует история России!».

В то время Вадим нашел работу в компьютерном центре Стройбанка, который финансировал промышленное, коммерческое и жилищное строительство, и у них с женой Ириной в августе должен был родиться первый ребенок. Благодаря тому, что компьютерный центр находился в центре Москвы, рядом с Главпочтамтом на улице Горького, Вадим оказался в непосредственной близости от «хороших магазинов с относительно неплохим снабжением». «Вы, несомненно, удивитесь, что я пишу о таких необычных вещах, как “снабжение”, – продолжал он, – но наши реалии не очень приятны. Недавно я читал в “Литературке” (так сокращенно называют “Литературную газету”, издание для интеллигентов) такое наблюдение, что слово “купить” постепенно исчезает из обихода, а взамен говорят “достать”. Поэтому люди становятся не чем иным, как потребителями, проводят слишком много времени в очередях, бегая из одного магазина в другой… Бесит, что у меня остается все меньше и меньше времени, чтобы читать хорошие книги».

Когда я читал это письмо, мне, конечно, было жалко Вадима, но особо я об этом не задумывался. Всю мою жизнь заняла та новая планета, на которую мы приземлились в феврале 1976 года. От Джека Грегори, заведующего кафедрой истории в Ла Троба, я узнал, что Бандоора – это «внешний пригород» Мельбурна. Но в остальном я знал о своем новом доме не больше, чем мадам Эскола. Я принял предложение о работе в Ла Троба в основном потому, что уже было невыносимо ждать чего-то более подходящего. После двух лет в Москве и Хельсинки немыслимо было остаться с родителями более чем на несколько месяцев. Никогда еще пригороды Лонг-Айленда не казались более скучными и замкнутыми. Пока Лина ходила в библиотечный Колледж Ч. У Поста Университета Лонг-Айленда, я нашел работу на складе местного универмага. Я хорошо ладил с коллегами по работе, большинство из которых имели среднее образование, но меня огорчало отсутствие перспектив для научной работы. Академический рынок не внушал надежд и не дарил поводов для утешения: у меня не было надлежащей выписки из зачетки, а от рекомендательных писем, написанных Шукманом в сдержанных тонах (не по злой воле, а просто потому, что британский научный мир не знал другого способа выражения мыслей), было мало проку.

«Возможно, мне придется временно поработать научным сотрудником в Штатах в одном из центров исследования России (Гарварде, Стэнфорде, Мичиганском университете)», – наивно писал я Иву Шарби в ноябре 1974 года. Как бы не так. К апрелю 1975 года в ответах деканов исторических факультетов (и я их цитировал Иву) звучало одно: «наш бюджет заморожен» и «мы не можем позволить себе нанять историка». Фактически перспективы для специалистов по истории достигли в Соединенных Штатах рекордного минимума, как раз когда я начал искать работу в науке. С 1972 по 1973 и с 1975 по 1976 год американские университеты ежегодно выпускали более 1100 специалистов по истории, тогда как число открытых вакансий варьировало от 620 до 780. Согласно анализу Американской ассоциации историков, к концу 1970-х годов «только около 65 процентов из тех, кто получил кандидатские степени по истории в 1970-х годах, могли найти работу в сфере науки» [Townsend 1997,2009]. Те, кто желал специализироваться по истории России, столкнулись с еще более тяжелыми проблемами. После поражения США во Вьетнаме прошло сокращение региональных исследований, а с концом холодной войны и началом разрядки рассчитывать на расширение в этой сфере не приходилось. Как писал в 1984 году Герберт Дж. Эллисон, тогдашний директор Института перспективных российских исследований имени Кеннана: