Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Например, при подготовке диссертации я натолкнулся на тот факт, что на замену шахтерам, призванным в армию во время Первой мировой войны, набирали китайских и корейских кули. Китайцев? Корейцев? Я понятия не имел, что мигранты из Северного Китая и Корейского полуострова регулярно пересекали российскую границу. Я действительно очень мало знал о дальневосточной части Российской империи, так почему бы мне не отследить пути этих рабочих-мигрантов, золотодобытчиков и овощеводов? Никто не предостерегал меня от погружения в ориентализм, да и термина такого не было до появления книги Эдварда Саида с таким названием в 1978 году.

Помимо любопытства к далекому прошлому дальней части мира, я был не чужд и современности. В 1974 году вышла в английском переводе вторая часть мемуаров Никиты Хрущева. Меня привлек конец главы об отношениях СССР с Китаем, где Хрущев упоминает разговор, состоявшийся в Кремле с Эдуаром Даладье, бывшим премьер-министром Франции. Даладье, возвращаясь домой из поездки в Китай, спросил Хрущева, не беспокоит ли советского лидера «желтая опасность». «Я был удивлен такой постановкой вопроса и резко отверг его рассуждения: “Мы по-другому относимся к людям, не делим их по цвету кожи”». Эта часть главы озаглавлена «Реальна ли желтая опасность?»[66], и в заключение Хрущев размышляет, что если бы Даладье «…был жив, то посмеялся бы, вероятно, над моим ответом. Для него, буржуазного деятеля, и не потребовалось бы никаких других доказательств, кроме наших сегодняшних взаимоотношений с Китаем» [Хрущев 2016: 438]. Никита Сергеевич добавляет, что не «желтая опасность» угрожает Советскому Союзу, а «политика, которую проводит Мао». Ранее в этой книге Хрущев ссылается на предложение, сделанное в 1954 году советской делегацией в Пекине. Делегация, в которую входил и сам Хрущев, чтобы преодолеть дефицит рабочей силы в Сибири, предложила «…какое-то количество китайских рабочих привлечь для разработки богатств Сибири, прежде всего на лесоразработки». Хрущев пишет: «Нам требовалось около 1 млн человек, а может быть, и больше» [Хрущев 2016: 25]. Сначала, по словам Хрущева, Мао отверг это предложение, но впоследствии, однако, обе стороны пришли к соглашению, и около 200 тысяч китайских рабочих прибыли в СССР, сделали свою работу и вернулись домой. Далее Хрущев утверждает: «Пекин хочет переселить к нам как можно больше людей». И потом: «Постепенно у нас сложилось единое мнение, что таким способом китайцы хотят внедриться на наш Дальний Восток… с тем чтобы внедриться в экономику Сибири и ассимилировать ее небольшое русское население» [Хрущев 2016: 28]. То есть все-таки «желтая опасность».

Итак, будучи лишенным советов профессионалов, я приступил к сбору рассказов путешественников конца XIX – начала XX веков, пользуясь любыми современными русскими источниками, которые я мог найти в библиотеке Мельбурнского университета или заказывая по МБ А из других библиотек. В результате я собрал текст, не связав свое исследование с более поздней историей, в том числе рассказанной в воспоминаниях Хрущева, и значимостью для нее. Отчего так? Потому что никто не сказал мне, что выявление такой связи может повысить ценность статьи. Моя убежденность в обратном проистекала из схоластических заблуждений. Не помню, почему я решил отправить статью «Еще одна желтая опасность» в «Modern Asian Studies», почтенный, если не чопорный британский журнал, но, когда в конце концов получил известие о ее принятии в печать, то испытал огромное удовольствие [Siegel-baum 1978]. Моя любовь к этой статье только росла с годами. Я горжусь тем, насколько гладко в ней сочетаются традиционная политическая и трудовая истории, сколько сведений приведено о китайских учреждениях, как аргументирован тезис о том, что, как бы сильно русское население и предприятия ни зависели от китайских мигрантов, они их присутствия не желали. Сегодня аналогии с рабочими из Центральной Америки, мигрирующими в Соединенные Штаты, кажутся совершенно очевидными, но в 1970-х годах дело обстояло иначе.

Затем, следуя схеме, которая будет не раз повторяться в первые годы моей научной карьеры, я переключился с «Modern Asian Studies» на «The Journal of Religious History», куда отправил более слабую статью «Крестьянские волнения и миф о царе: Русские вариации на тему милленаризма»[67] [Siegelbaum 1979]. Вдохновившись «Повстанцами во имя царя» (1976) Дэниэла Филда, увлекательным историческим экскурсом о том, как царские чиновники и революционная интеллигенция пытались манипулировать наивным монархизмом крестьян, я хотел понять сущностную реальность крестьянской веры. Я прочитал все, что мог, о милленаризме, прежде чем заключил, что «социально-утопические легенды» крестьян отражают их стремление к освобождению. Такие желания, часто преломленные через мотивы православного христианства, породили сектантские движения, которые я считал милленаристскими. Откуда, могу я теперь спросить, мог я знать, что на самом деле думали «крестьяне»?