Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Возможно, самое главное… – это то, что хлеботорговля определяла структуру населения в отношении пола и профессий. Помимо состояния, накопленного основными экспортерами, зерно давало средства к существованию тысячам агентов, комиссионеров, брокеров, весовщиков и мелких торговцев, многие из которых ездили в деревню летом и осенью, чтобы заключить контракты, скупить излишки и продать свои товары. Это также задействовало еще большее количество водителей, тюковщиков, сшивателей мешков, портовых и строительных рабочих, чья ежедневная заработная плата росла и падала в зависимости от размера складских запасов и цен на пшеницу. В период с апреля по ноябрь в город приходило до 50 тысяч крестьян, в основном мужчин. Те, кто мог себе это позволить, жили в полуподвальных этажах или домах. Другие спали в катакомбах, вырезанных в известняковых карьерах, или под открытым небом. Они часто посещали припортовые кабаки и проституток, услуги которых также пользовались спросом у торговых моряков [Siegelbaum 1980:118-119].

Это напоминало не столько экономическую, сколько социальную историю. Сейчас я бы написал этот отрывок так же, разве что заменил бы «пол» на «гендер» во вступительном предложении. Что любопытно, этот отрывок в общих чертах отражает долгосрочную перспективу моей карьеры. Перечень ремесел и профессий предвосхищает трудовую историю, которой я посвятил следующее десятилетие. К сосредоточению на одном конкретном товаре я вернусь в своей работе об автомобилях. Пятьдесят тысяч крестьян, прибывших в Одессу, снова появятся в большем количестве в качестве городских мигрантов в более поздней моей работе.

Вскоре после выхода статьи я начал перерабатывать свою оксфордскую диссертацию. Эти четыре упущенных года можно объяснить только тем, что я не знал, чего ожидает профессия от новоиспеченного кандидата наук. Никто не поведал мне, что продвижение по службе и срок пребывания в должности зависят от «книги», вероятно, потому, что в Ла Троба от этого ничего не зависело. Люди моего поколения могут иногда жаловаться на сопровождение молодых ученых как на бессмысленную обязанность, но мой опыт подсказывает совсем обратное. Не помню, чтобы я обращался в издательство Кембриджского университета, но письмо Арчи Брауна от 2 мая 1980 года о том, что редколлегия решила «не публиковать диссертацию в виде книги», означает, что каким-то образом она туда попала. Как он об этом узнал – до сих пор для меня загадка. Браун, который начал работать в Колледже Св. Антония в 1971 году, также сообщил мне, что он стал редактором новой серии, издаваемой Макмилланом совместно с колледжем. «Хотя, очевидно, я не могу гарантировать положительный вердикт, – добавил он, – если вы хотите, чтобы мы рассмотрели возможность издания вашей диссертации в качестве книги в этой серии, не могли бы вы сразу же направить свой ответ по экспресс-почте?» В своем ответе несколько дней спустя я перечислил предполагаемые изменения и график готовности.

Я высоко оценил поддержку, которую я получил от Арчи Брауна, а затем от Майкла Казера, но процесс доводки книги до печати оказался более сложным, более медленным и менее удовлетворительным, чем ожидалось. Изменений было немного. Получив анонимные отзывы, я написал вступительную главу, которую в честь Е. П. Томпсона назвал «Русская промышленность и создание российской промышленной буржуазии». Между заключительной главой «Вызов революции» и эпилогом, где подводился итог того, что случилось с военно-промышленными комитетами после Октябрьской революции, я вставил заключение, где подчеркивал взаимно разрушительные результаты соперничества между царскими бюрократами, ревниво оберегающими свои полномочия, и «промышленной буржуазией», стремящейся превратить экономическое влияние в политическую власть. Как я утверждал в безупречно марксистских терминах: