Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Я решил представить свою статью о социалистическом соревновании в неизвестный тогда австралийский левый журнал [Siegel-baum 1982]. Почему так? Я полагал, что отсутствие архивных ссылок и другие недостатки, судя по академическим стандартам того времени, помешали бы публикации в других местах. Или, может быть, я пытался произвести впечатление на марксистов, с которыми встречался в Ла Троба и в других местах в Мельбурне. Журнал «Thesis Eleven», который в наши дни позиционирует себя «марксистским по происхождению, постмарксистским в силу неизбежности», начал выходить в 1980 году. Он был основан группой социологов, объединившихся вокруг венгерского философа-марксиста Агнес Хеллер и ее мужа Ференца Фехера, которые эмигрировали в 1977 году и получили работу в отделе социологии в Ла Троба. Среди его бессменных редакторов – до сих пор работающие Питер Бейлхарц и Питер Мерфи. Статья Иоганна Арнасона, ныне почетного профессора социологии Ла Троба, появилась в том же номере, что и моя. Смотря из сегодняшнего дня, можно только поражаться, в какой выдающейся компании оказалась моя публикация. Кроме Арнасона, Янош Корнай, венгерский экономист, чья книга «Экономика дефицита» (Economics of Shortage) (1980) прояснила много запутанных вопросов по поводу рациональности централизованного планирования в социалистических государствах, представил статью «О замедлении роста восточноевропейских социалистических стран»; французский (изначально греческий) экс-марксистский философ и эрудит Корнелиус Касториадис (1922-1997) написал о «Невозможности реформ в Советском Союзе»; а Андре Гундер Франк (1929-2005), чья теория отставания в развитии латиноамериканских стран произвела на меня сильное впечатление, представил статью «После рейганомики и тэтчеризма: что дальше?». В такой достопочтенной компании я вряд ли когда-нибудь окажусь.

Достаточно грустно по прошествии времени перечитывать публикации такого рода. Ссылки на рейганомику и тэтчеризм, столь характерные для левой литературы начала 1980-х, подразумевают оптимистическую уверенность, что массовый сдвиг в капиталистической экономике может быть обращен вспять после следующих выборов или, что еще более оптимистично, с долгожданным приходом социализма. В то время практически не обращали внимания на готовность финансового сектора к восприятию новшеств в сфере кредитования для расширения и ускорения оборота капитала, что одновременно разрушало стены госрегулирования, возведенные для восстановления экономики после Великой депрессии. Первыми жертвами такой «глобализации» капитала стали фабричные рабочие и шахтеры в доселе «развитых» капиталистических странах, которые уже начали терять конкурентное преимущество перед другими частями мира. По мере того как фабричный труд шел на спад, в значительной степени утрачивал силу поучительный опыт боевитости рабочих Советской России, отстаивавших свой контроль над производством. Позже, ссылаясь на этот эпохальный сдвиг, Джошуа Кловер заявлял: «Условий, которые исторически активизируют социалистический глоссарий – реальное накопление, напряженный рынок труда, возможность получить власть путем присвоения доли накопления, рост промышленного пролетариата, – больше не существует» [Clover 2016: 145].

Гендер практически не привлекал мое внимание. Борьба рабочих на капиталистическом Западе сопровождалась такими важными гендерными аспектами, как, например, сохранение «семейной заработной платы» или связь между работой, требующей большого физического труда, и понятиями маскулинности; сейчас все это кажется до боли очевидным, но только в ретроспективе. «Маскулинность» советских рабочих, которых я изучал, также оказалась вторичной по сравнению с другими характеристиками: городские и сельские, квалифицированные и неквалифицированные. Помимо классовой принадлежности, расовые аспекты удостаивались большего внимания в левом анализе язв капитализма, чем гендер, по крайней мере в тех кругах, в которых я вращался. Оглядываясь назад из эпохи Трампа, можно сказать, что это один и тот же комплект, каждая часть которого влияет на другие, но тогда мы чувствовали, что прежде всего необходимо подчеркнуть классовую принадлежность (в ее ограниченном определении, как происходящей из отношений материального производства).