Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Моя бестолковость в отношении вопросов гендерного равенства распространялась, конечно же, и на мою личную жизнь. В 1981 году появился на свет мой первый сын, Сэми, подарив много радости родителям, бабушке и дедушке. Система здравоохранения в штате Виктория максимально облегчала воспитание ребенка, предоставляя бесплатные и доступные медицинские услуги. Лучше нечего было желать и с детским садом, куда Сэми ходил с первого года. Тем не менее мы с Линой умудрялись постоянно спорить об обязанностях по уходу за ребенком, что стало частью непрестанного ухудшения ситуации с нашим браком. Теперь совершенно ясно, что мы принадлежали к поколению, в котором феминистское воспитание способствовало тому, что женщины ставили под сомнение все унаследованные от родителей нормы относительно соответствующих сфер работы и домашних обязанностей. Конечно же, они имели для этого все основания. Тем не менее наши споры казались совершенно личными. Каждый из нас подсчитывал, сколько времени потратил на присмотр за сыном и другие повседневные дела, а затем мы спорили по поводу этих расчетов. Вместо того чтобы заниматься его воспитанием, мы ссорились по этому поводу, и стали ссориться еще больше, когда через пять лет родился младший брат Сэми, Сасу. Ясно, что я был несправедлив к Лине. Я просто не мог признать, что все связанное с ее работой в качестве библиотекаря в Мельбурнском университете – должность, которую она заняла после получения степени магистра по библиотечному делу в Королевском технологическом институте в Мельбурне – могло быть для нее не менее значимым, чем исследовательские поездки были для меня. Меня не было в Австралии летом 1981-1982, 1982-1983 годов, я уезжал, чтобы проводить исследования в Соединенных Штатах и Великобритании, а Сэми на то время оставался без отца.

Среди прочего я побывал в Бирмингеме, тогдашнем центре советологических исследований в Англии. Там Боб Дэвис предложил тему для моей следующей статьи: система установления норм выработки, столь важных для сдельной системы оплаты, которая возникла в Соединенных Штатах в виде тейлоризма (или, по словам Фредерика Уинслоу Тейлора, «принципов научной организации труда») и стала доминировать в советской промышленности. Этот проект относился не столько к трудовой истории, сколько к истории условий труда рабочих, к спорам о том, как определять профессиональное мастерство, соответствующие методы стимулирования и другие составляющие организации труда в СССР [Siegelbaum 1984а][72]. Почему-то я со всей серьезностью подходил к изучению дебатов советских экспертов о качестве и количестве труда, хотя в такие дискуссии у себя дома вступал с определенной долей иронии.

В статье «Советская система нормирования труда» я утверждал, что независимо от того, как сильно партия стремилась приспособить науку к определению норм выработки, сюда примешивался человеческий фактор в форме договоренностей между руководством и рабочими и особенно определение бригадирами итога работ «на глазок». Это означало, что, «по сути, зарплата определяет норму, а не наоборот». Помимо сознательного саботажа, думал я, даже самый опытный разработчик норм сталкивается с ограниченностью своих знаний. Сами рабочие зачастую лучше знают, какое время необходимо для выполнения той или иной задачи. Но история на том не кончается. Партия вскоре выделила отдельных рабочих, на которых могла полагаться, чтобы превзойти установленные нормы и переиграть управленцев с их негласными договоренностями с рабочими. Таких рабочих назвали ударниками, а затем стахановцами, после того как шахтер Алексей Стаханов во время своей смены в ночь с 30 на 31 августа 1935 года добыл 102 тонны угля. Тем не менее даже тогда навязать общее применение норм выработки оказалось делом нелегким. Тогда я прямо признал, что «трудовой процесс, сложившийся в ходе советской индустриализации, по сути идентичен тому, который сформировался в капиталистическом мире», потому что «формальный контроль рабочих над выполняемыми заданиями, классификация их труда и интенсивность производственного процесса систематически уничтожались в течение 1920-1930-х годов». «Однако, – писал я, заглядывая вперед и из духа противоречия, – сражение <…> еще не закончено, хотя борьба идет в основном скрыто» [Siegelbaum 1984а: 64].