Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Как частый гость из-за рубежа, который не останавливался ни в самых роскошных, ни в самых дешевых гостиницах, однажды я столкнулся с двумя молодыми женщинами, представлявшими неблагополучие иного плана. Назовем их Наташами, потому что так они себя называли сами. Это случилось в Минске и Ленинграде: мне звонили по телефону в гостиничный номер, звонившая представлялась Наташей и спрашивала, не хочу ли я встретиться с ней, не в гостинице, а у нее на квартире. Откуда эти Наташи узнали номер телефона? Как они знали, что на звонок ответит мужчина? Была ли это прямая одноразовая сделка – секс в обмен на деньги, – или они предполагали более длительные отношения (и больше денег)? У меня нет ответов на эти вопросы, но что не должно вызывать сомнений, так это отчаяние, которое заставило этих и, несомненно, множество других женщин приглашать совершенно незнакомых им людей – и иностранцев – к себе домой с очевидной целью дать им доступ к своим телам.

Мой коллега и друг Андрей Соколов, напротив, никогда не производил впечатления отчаявшегося или несчастного. Я на самом деле не помню, чтобы он на что-то жаловался. Всякий раз, когда он хотел показать, что считает что-то нелепым или раздражающим, он взмахивал рукой и произносил: «Ёлки-палки!» Потом так называлась популярная в России сеть ресторанов, предлагающих блюда среднего уровня, но Андрей так приговаривал задолго до их открытия в 1996 году. В то время я понятия не имел, что он хотел этим сказать, и никогда не слышал эти слова ни от кого другого. С тех пор я узнал, что это универсальный эквивалент типа «японский городовой» или «блин», эвфемизм для ненормативного слова, которое также начинается с буквы «ё» и обозначает известные действия с матерью собеседника. В целом Андрею не на что было жаловаться. Он жил со своей женой Наташей (!) и тещей в скромной квартире в Теплом Стане, жилом районе на далеком юго-западе Москвы, на Калужско-Рижской линии метро (оранжевой). Шесть остановок отделяли станцию метро «Теплый Стан» от «Профсоюзной», ближайшей к Институту русской истории, где он работал. Дальше по той же линии метро была дача Соколовых, где они выращивали овощи, которые привозили в город на слегка побитой андреевской белой «Ладе-комби». Андрей работал не только в институте. Он также преподавал в МГУ, в Российском гуманитарном университете и занимал должность декана, не помню, в каком учебном заведении. Я мог застать Андрея в институте только по вторникам днем, когда «приемные часы». Когда я входил в его кабинет на третьем этаже в коротком конце Г-образного коридора, он неизменно говорил «Оооо!», за чем следовало какое-нибудь ироничное замечание, например: «Вот и наш уважаемый коллега, доктор Сигельбаум». Затем следовали напитки, обычно пиво, но иногда и более крепкие, в сопровождении колбасы и печенья, мы обменивались статьями и книгами, к нам заглядывали коллеги из института. Так мы могли просидеть долго, пока день незаметно сменялся вечером, за загроможденным столом Андрея, подшучивая друг над другом и высмеивая практически все и всех. Я чувствовал, как мне повезло быть среди таких радушных людей, которые не воспринимали слишком серьезно ни себя, ни свои непростые жизненные обстоятельства и, казалось, искренне были рады поделиться со мной всем, что имели. Это одно из самых счастливых моих воспоминаний о Москве.

Из коллег Андрея ближе всего я сошелся с Сергеем Журавлевым. Протеже Андрея, Сергей стал его ближайшим коллегой и, в конечном итоге, преемником на должности старшего преподавателя социальной истории в институте. Как и Андрей, Сергей не мог позволить себе работать только там. Он писал местные истории для районных администраций, проводил вечерние занятия и, как и Андрей, участвовал в совместных проектах с зарубежными учеными. Хочу подчеркнуть, что они могли бы причислить себя к числу счастливчиков – ученые, которые научились выживать без утвержденных партией программ и централизованного государственного финансирования, которое практически сошло на нет.