Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Как конец Советского Союза повлиял на мои цели и задачи? Я имею в виду не свои исследовательские проекты, а, в более широком смысле, понимание всего советского проекта. Если цель изучения истории советских людей заключается в том, чтобы получить лучшее представление о том, чем они являются, и таким образом добиться более многосторонней и завершенной картины того, что значит быть советским, разве это потеряло свою значимость? Возможно, это больше не имело значения для американских учреждений национальной безопасности, которые спонсировали исследования в стиле «познай врага своего» с начала холодной войны в 1940-х годах. Но меня никогда особо не заботили эти люди с их намерениями. Я хочу сказать, имела ли история СССР какое-нибудь значение помимо понимания политической угрозы для американской гегемонии? С одной стороны, она значила не больше, чем история Древнего Рима, Китая династии Сун или Флоренции Медичи. И не должна была значить. Какими бы преимуществами мы, изучавшие советскую историю, ни пользовались, общаясь с экзистенциальным врагом, врагом по праву своего существования, мы их не заслужили. Потеря таких преимуществ казалась не несправедливостью, а просто неудачей. С другой стороны, споры об истории СССР никогда не ограничивались этой страной; они неявно касались всей истории марксизма, социализма и глобальных левых – прошлых, настоящих и будущих. Однажды, возможно, на сессии MSG, я выразил тревогу в связи с триумфом либерализма, наиболее известным воплощением которого является эссе Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории» [Fukuyama 1989], которое он в дальнейшем расширил до книги [Fukuyama 1992]. Джеофф Эли тогда отмахнулся от моих опасений, указав, что конец коммунизма логически означает конец антикоммунизма. Полагаю, Джеофф ожидал, что в отсутствие коммунизма государственные органы нацбезопасности потеряют смысл своего существования (и по собственному желанию исчезнут?). Я не разделял его оптимизм. Также я не согласился с мнением Шейлы Фицпатрик, которое она высказала в один прекрасный день, когда мы прогуливались по бывшей Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства в Москве: она сказала, что «мы» (то есть социальные историки) победили, а Ричард Пайпс и иже с ним более не имеют значения. Возможно, она даже выразилась в том смысле, что мы сейчас оказались в центре, стали инсайдерами, истеблишментом. Я этого не чувствовал тогда и не чувствую до сих пор.

Выяснение того, что определяло «нас» после исчезновения Советского Союза, вдохновило появление «Альтернатив» (Alternatives). Начиная с 1992 года те из нас, кто был заинтересован в изучении альтернатив доминирующему нарративу о неизбежном триумфе капитализма и либеральных ценностей, встречались для совещаний на съездах и организационных сессиях AAASS. Мы также дважды в год публиковали информационный бюллетень. Инициатива создания этой неформальной организации принадлежала Джоан Нойбергер и Венди Гольдман, хотя я, Рон Суни и еще несколько человек участвовали в предварительных обсуждениях. Среди моих бумаг, касающихся «Альтернатив», есть список рассылки из девяноста трех имен, письмо от Джоан от декабря 1993 года и первый выпуск бюллетеня за 1994 год. В этом списке, составленном на основе тех, кто подписался на совещании или впоследствии, имена многих уже упомянутых мной людей: Реджи Зельник, Рон Суни, Билл Розенберг, Джоан Нойбергер, Моше Левин, Стивен Коткин, Дайана Кенкер, Хизер Хоган, Марк Харрисон, Венди Гольдман, Арч Гетти, Шейла Фицпатрик, Дон Фильцер, Лора Энгелыптейн, Боб Дэвис, Кэти Кларк и Билл Чейз. В качестве жеста солидарности или просто любопытства подписались трое россиян из Москвы. В письме Джоан упоминается следующий выпуск, «LA Newsletter», где под «LA» имеется в виду не Лос-Анджелес, a «Left Alternatives», «Левые альтернативы», название организации. В письме содержался призыв ко мне «включить в следующий выпуск короткую вводную заметку, в общих чертах описывающую, для чего предназначен бюллетень, как попасть в список рассылки, <…> и поощряющую читателей внести свой вклад».