Не родит сокола сова (Сборник)

Долгие зимы и лета, много виденного-перевиденного, пережитого легли на тот летний день… сестреница обзавелась семьей, жила с мужиком в ладу; Гоша Хуцан сгинул с глаз… но жуткое, постыдное, с годами уже понятое видение, въелось в Иванову память навек; и в юности, стоило ему припомнить тот случай, как начинала колотить дрожь, и казалось, встреться ему в этот лихой час Гоша Хуцан, попадись с глазу на глаз, он бы, наверно, придушил его, как бешенную собаку. Так уж он парнишкой любил сестреницу Катю, так уж она жалела его. Призабытая в детстве, обида доставала в юности, словно и не Катя из померкшего малолетства, а его нынешняя… воображенная, конечно… возлюбленная лада билась, придавленная сопящим Гошей Хуцаном, рвалась лебедушкой из когтей ястребинных, а Иван не мог выручить ее.

Конечно, Ивану казалось… перекреститься впору… что мог бы придушить Гошу Хуцана; лишь казалось, когда отчаянное вображение зримо являло далекий земляничный вечер, потому что Иван, робкий, и тележного скрипу боялся, и ненависть, что смягчилась до неприязни, таил глубоко в душе, ничем ее не выдавая при встречах с Рыжаковым. Слава Богу, встречались они редко, мимоходом, – Иван чурался Гоши и при случае оббегал за версту. Но однажды ненависть вновь забродила и даже выплеснулась через край, словно перестоявшая брага.

Когда Иван в шестьдесят седьмом с треском провалил университетские экзамены …в слово «еще» мог впихать четыре ошибки «исчо»… и вернулся в Сосново-Озерск, довелось ему грешным делом выпивать с Гошей в одной компании. Бражничали на приозерной мураве, в тени замшевого бревенчатого заплота, спрятавшись от солнца, лениво поглядывая, как деревенская ребятня машет долгими удилишками, зауживая мелких окушков, как вопят над зеленоватой озерной гладью заполошные и ненажорные кликуши-чайки.

Вначале сбилась пестрая шатия, — прибился даже и Иванов однокашник, сын Гоши Левка, чернявый, юркий и, как в деревне вздыхали: оторви да брось, каталажка по нему воем воет; но потом охмелевшая шатия разбрелась, а Левка умчался за вином, и Гоша остался наедине с Иваном. Развалившись на мягкой мураве, поглаживая тугой мамон, обтянутый шелковой майкой, Хуцан бодяжничал, заливая срамные бодяги, чем и был знаменит на весь Сосново-Озерск. Поглядывая на него искоса, Иван, кажется, впервые дался диву: не берут годы мужика, словно за нестареющую обличку душу заложил нечистому: шестьдесят два уж, а все такой же крепкий, ядреный, как и тринадцать лет назад, когда с Катей… лишь кудерьки смолевые пооблетели, заголив глубокие прокосы.

А Гоша все молол языком, выворачивая одну за другой смешные грешные бодяги, и даже припомнил вдруг, как сватал Ванюшкиного крёстного Ивана Житихина, лесничавшего на кордоне и в свое время вдового.