Не-Русь

Андрей дурел от меня. От непонятной какой-то не такой бумаги, от каких-то невиданных синих чернил. На «Святой Руси» пишут ржаво-красными. Он самой идеи массовой публикации! От моего постоянного напоминания о братстве и о пророкизме. Причём — с желанием стать ложным пророком… И, конечно, от громадности, тотальности, всеобъемлемости проблемы с Кучковной… и его детьми… которые могут быть вовсе не его…

Он устал. От всего этого. И от бесконечного, требующего постоянного внимания, многопланового, скачущего разговора.

Мужчины куда менее многозадачны, чем женщины. Удерживать в голове, в поле внимания несколько тем одновременно — для мужчине тяжелее, чем для женщины. Так мозги у нас устроены. Андрей — «настоящий мужчина». И теперь расплачивался за свою «мужественность».

Андрей многие годы был начальником. Сперва — под отцом, потом — сам. Он привык, что окружающие, подчинённые подстраиваются под него. Под его темп мышление, фокус интереса. Если кто-то начинал говорить не о том — всегда можно было его одёрнуть. Здесь я, в значительной мере, сам навязывал темы, повороты беседы. Он не привык к дискуссиям с равными и теперь расплачивался за это.

Андрею сейчас 53, мне, по «легенде об основании Москвы» — 16, на вид — 17–18. Сопляк против увенчанного славами, мудрого, всевластного старца — князя-витязя. Есть куча вербальных и невербальных оттенков, выражающих отношение младшего к старшему. Так должно быть! Не только словами — как сидеть, смотреть, говорить, молчать… У меня этого нет.

Ну, тупой я! Учил, но всё вылетело. И вообще — не путайте обшивку с каркасом: это с виду я — парень молодой, а в душе, и никуда мне от этого не деться, «зрелый мужчина с комком нервов и средиземноморским загаром». Был. Но — и остался. Андрей мне, примерно, ровесник. Он, конечно, князь. Но я-то в душе — демократ! Он, конечно, в корзне. Но я и более экзотически одетых… или раздетых… видывал. Он, конечно, умница, талант. Так ведь и я — не дурень стоеросовый.

Пиетета — нет. И отсутствие этого, столь привычного, «как дышать», пласта общения, отношения — его выбивает. Он не понимает, но постоянно натыкается на несоответствие стереотипов. Это отвлекает, заставляет думать о куче мелочей: почему так сидит? Как посмел так сказать? На что смотрит…? Перемолачивать «наверху», в слое сознания — кучу дополнительных деталей, поведенческого мусора. За что и расплачивается.

То, что в единственном экземпляре выглядело бы как наглость, что звучало бы как наглость — почти каждый жест, почти каждое слово — в массе, сплошным потоком, превращается в норму, в новую сущность. Какую-то…

Он устал. Эта ночь — суд, прошлая — штурм, предыдущая — планирование и контроль войскового марша с десантированием.

Две стандартные реакции в такой ситуации: вспышка раздражения — «а пошли вы все!» и прекращение беседы. Или откладывание — «давайте обсудим это завтра». Тоже — прекращение беседы. Без принятия требуемого решения. А он не может! Цейтнот! Решение нужно вот сейчас — до рассвета! «Отрубить голову…» — да запросто! Но…

Я всё ждал, что Андрей спросит — как выбраться из сложившейся ситуации. Но так и не дождался — ему это было несвойственно. Привык сам выкарабкиваться. Пришлось проявить инициативу:

— Ну и как мы будем из этого выбираться?

Он замедленно поднял голову, как-то тускло посмотрел на меня, медленно произнёс:

— Убийца князя… повинен смерти… от этого… никак.

Вот же ж… хомнутые сапиенсы! Понапридумывают себе правил, а потом мучаются от них! А я на что?!

Жизнь многих людей в России была бы совершенно невыносима, если бы не повсеместное распространение оптимизаторов! Не путайте, пожалуйста, с риэлторами, адвокатами, демократами и коллекторами.

— Послушай, брат. Не хочу тебя учить, но… Не было там убийства.

У Андрея снова отвалилась челюсть.

Мда… Совсем я заморочил нашего светлого и в будущем святого и благоверного.

Понимаю, сочувствую. Он же сам видел своими собственными глазами! «Видят, но не разумеют…». Надо помочь правильно уразуметь. «Дорогой! Как ты можешь верить своим лживым глазам, и не верить своей кристально честной жене?!».

— Вспомни, Андрей. Володша меня позвал, перстеньком своим одарил. Я отблагодарился по вежеству.

— Ты насмехаться над ним начал! Всякие поносные речи говорить. Про блуд с его жёнкой хвастать…!

— Стоп-стоп! Ежели он какие слова мои обидными посчитал — указал бы он мне — где обида — я завсегда извиниться готов. Про мой блуд с его женой… Да я её только один раз и видал! Как она с крепостной стены платочком махала, когда мы в поход с Твери уходили. Я, конечно, мальчишечка лихой, но за версту, с реки на крепостную стену… не, не достану.

— Как это?! Ты ж сам сказывал! Что у неё родинки крестом православным на причинном месте!

— И что? Я под тот крест не лазил. Даже и не видал его никогда. Зимой, когда в Тверь шёл, попал в усадьбу. Тамошняя хозяйка, Рыксой звать, она княгине Самборине с детских пор ещё — наперсница. Вместе в баню девками хаживали. Болтала тогда та Рыкса без умолку. Ну, чего-то запомнилось. А так — ни-ни.