Не с того конца

И молодой Москаленко решил не жалеть ни себя, ни других. Как монах, он, не в пример другим своим товарищам по академии, по окончании курса тотчас получил видное назначение. Товарищи хлопотали, просили, ждали учительских мест, а молодой монах, о. Иоаким Москаленко, вместе с дипломом кандидата академии, получил место смотрителя духовного училища. Через три года он был назначен ректором семинарии, а еще пять лет спустя был уже викарным епископом.

* * *

Сейчас преосвященный Иоаким занимал самостоятельную кафедру на другом от отца конце России и звал старика к себе в гости. Сам он, занятый сверх головы делами управления, не мог и думать о поездке на родину.

-- Милый мой батюшка,-- писал преосвященный Иоаким отцу, -- воистину доставили бы мне несказанное удовольствие своим посещением. Обремененный бесконечными делами по управлению и устроению епархий, я чувствую себя усталым, беспомощным, одиноким и даже раздраженным. Хочется отвести душу, а здесь не с кем. На тяжелой ниве приходится работать. Всюду, куда ни посмотри, плевелы, плевелы и плевелы. Борюсь с ними всеми моими силами, но в этой борьбе изнемогаю. Не вижу ни в ком сочувствия и поддержки.

Расскажу вам подробно и тем хоть на бумаге облегчу свое сердце. Начну с того, в каком виде я застал паству и пастырей Прискорбное зрелище. Так, по видимости смотреть, -- ничего, все благополучно: люди родятся и крестятся, женятся и венчаются, умирают и отпеваются. Ходят по праздникам в церкви, исповедуются, служат молебны. Но все это жизни словно и не касается, проходят мимо нее, как будто это одно, а жизнь -- совсем отдельное, другое. Не греет все. Нет огня.

А почему? Кто виноват? Мы виноваты. Мы, пастыри. Нет в нас ревности к делу Божию. Нет пастырской ревности ни в богослужении, ни в проповеди, ни в школ ном учительстве. Мы, пастыри, слабо воздействуем на нашу паству. Мы ждем, чтобы народ сам пришел к нам или чтобы он позвал нас на требу, потребовал нас. По своему почину мы не ходим к нашим духовным детям.

Вот я об этом и напомнил духовенству своей епархии, разослал несколько циркуляров. Потребовал, чтобы священники непременно говорили по праздникам проповеди, чтобы богослужение совершалось истово и продолжительнее, чтобы везде было заведено хорошее пение и чтение, а для этого приучать к церкви школьников. В виду последнего строжайше предписал обратить внимание на церковно-приходские школы: где есть, -- поставить образцово; где нет, -- непременно заводить. Обещал свою самую полную поддержку: усердным сулил поощрения, нерадивым грозил взысканиями. Добавлял, что буду тщательно сам следить за исполнением предписанного.

И что же, дорогой батюшка? Ничего не выходит. Не помогают ни понукания, ни наказания. Как в стену стучишься: не подаются. Руки опускаются. А я так много надеялся, так верил в свою силу и власть. Неужели из людей ничего нельзя поделать?

Старик несколько раз перечел письмо сына и каждый раз тяжело вздыхал:

-- Тяжело, должно быть, сынку, если так своему глупому отцу, старому пономарю пишет? Облегчения у него хочет найти? Пишет: "неужели из людей ничего нельзя поделать?" Как нельзя? Арбузы из навоза: растут. Цветы -- оттуда же, а из цветов -пчела мед достает, воск на Божью свечу.

-- Надо ехать, -- думал про себя старый пономарь. -- Помочь ему, -- где помочь? Так хоть жалобы его послушаю. Пусть сердце отведет.

Сборы были недолги. Дело весеннее, пчелы еще не роились. Взял Силыч котомку и отправился. Не написал даже сыну вперед.

* * *

Путь был дальний: верст сорок на лошадях до пристани, дальше на пароходе по Днепру, потом на машине, там опять на пароходе по Волге и снова по машине. Силыч дивился:

Господи, людей-то, людей! Конца-краю нет. Воистину, как песку у моря. И сами-то все, как песок. Как сухой морской песок. Никак вместе не соберешь. Все рассыпаются: каждый к себе тянет, все врознь смотрят. Великую Божью силу надобно, чтобы всю эту ораву в порядке держать, хоть в какое-нибудь благочиние привести. В пути общительный старик со всеми вступал в беседу и еще пуще дивился, что все тяготятся жизнью, жалуются на общую тесноту и все не себя, а кого-нибудь или что-нибудь другое винят.

-- Тесно, говорят, жить, -- думал про себя Прохор Силыч.-- Как тут не быть тесно, коли все так ширятся? Войдет, скажем, человек в вагон. Билет на одно место, а он норовит всю лавку занять. Сидеть ему мало, он во всю длину растянется, а на другую скамью еще свои пожитки разложить. Один четыре места захватить желает и сердится, если его просят податься, другим место уступить. То же и в жизни: на один билет все четыре места захватить стараются, а кто покрупнее, так и на целый вагон зарится.

И Прохор Силыч всю дорогу хлопотал, чтобы кому-нибудь в вагоне как-либо тесно от него не было. Особливо он беспокоился о матерях с детьми.

-- Детку-то, малюточку, сюда вот, уложите, поместите поудобнее, -- уступал свое место Силыч.-- Дите малое, поди, первый раз из дому, среди чужих людей. Пусть ему лучше всех будет. Пусть не думает с детства, что людей бояться надо.