Не с той стороны земли

Светофор на углу превратился в орла —
перья, когти, солома, селитра, смола…
ни на дачу сгонять, ни с друзьями в футбол,
если клеится каждый орел.

А в метро розовеет уральская медь,
и ситро в голове не стесняется петь,
и в сплетенье трамвайных вайфайных путей
пролетает титан Прометей,

Там огонь доставляет домой поезда
и тебе не под силу пробиться туда,
и с плакатов создатели бед и побед —
Ганимед, говорят, Ганимед.

Но растет как река у корней языка
та таблетка, монетка, жетон ездока,
что оплатит дорогу на город, на свет,
в мир, в котором бессмертия нет.

«На прибрежной тропе, где церковный звон…»

На прибрежной тропе, где церковный звон
не достает за черту маслин,
за вторым поворотом Наполеон
повстречал девчонку из нефилим.
Она была как дождь проливной,
как солнце в степи, как предзимний дым,
была пожаром, плыла волной,
стояла стеклом, числом и стеной,
и облаком над горящей сосной —
а он сказал ей – «Пойдем со мной»,
и, конечно, она полетела с ним
до южных морей, до конца, дотла,
пока над дорогой гудит прибой
и есть кому повторить «Возьми».
А вот войной она не была,
война случилась сама собой,
как оно бывает между людьми.

«Об отечественных филологических школах…»

Об отечественных филологических школах
       когда-нибудь снимут приключенческое кино,
сериал в китайском костюмном стиле:
       с хронологией в клочья и страстями по росту,
где одни собирают броневики, другие вставляют статьи
       и спектакли в каждое подвернувшееся окно,
а третьи увозят библиотеки по горящему мосту,
даже раньше, все еще здесь, и живы, все впервые,
               все на передовой,
язык и реальность послушно гнутся,
       часы задумчиво бьют пятнадцать,
двадцатый век, материал и убийца,
       висит как фонема над головой —
не желает стать звуком и начинаться,
       но не в силах не начинаться,
ибо те, кем в «Яблочке» кормят рыбу,
       предопределены рифмой второй строки,
а те, кто кормит, без исключенья вышли
           из гоголевской шинели,
пока курско-орловский говор рвется
           в литературные языки
и намерен актуализоваться посредством всех,
           что покуда не околели,
а вдали плывет Петербург, подобный черной реке
       и поэтажно горящему кораблю,
а я смотрю и не сплю, не сплю – и не сплю,
           пока Поливанов
идет на свидание в тюрьму к научному руководителю,
       бывшему иерусалимскому королю,
и не знает, что он и сам – система транслитерации,
отдел Коминтерна и безнадежно мертвый герой романа.

«Авианосец болен, матросы с него бегут…»