Не с той стороны земли

Вдоль по улице метелица плывет —
это числа покидают небосвод,
это числа составляют кружева,
слой за слоем, белизною наносной,
ожидая, что воротятся слова,
как обычно – восстановятся весной,
посмотри, вчерашний нерест залатал
и квартиру, и колодец, и квартал,
слой за слоем, кроме дыма на трубе,
город – множество, подобное себе,
в небе ходит грозовой водоворот,
это числа подпирают небосвод,
это числа повторяют небосвод,
потому что основного – не нашли,
собирают мир наощупь, напролет
оставляя единицы и нули,
чтоб весной художник, глядя на залив,
лужи, зонтики, трамваев тяжкий бег,
и не вспомнил, как стирал лицо земли,
где под снегом и под снегом – только снег.

«Киселем она поит и огнем палит…»

Киселем она поит и огнем палит,
отбирает уязвимость (и память) на шесть седьмых,
летом эту реку найдет любой Гераклит —
сколько там той зимы.

Переплыть, полежать в отложениях меловых,

прогореть в котле, уснуть затычкой в щели,
и однажды проснуться с другой стороны травы —
сколько там той земли.

Все равно уложится в ритм хвостатый раскат комет,

расписной сюжет, закрученный щегольски,
от большого взрыва – до метро и дальше наверх —
           на все миллиарды лет —
сколько там той строки.

«Загнали случайное существо в ядовитое вещество…»

Загнали случайное существо в ядовитое вещество,
согласия не спрашивали – перебьется, еще чего.
И каждый примерно футбольный тайм
       (равный нашим четырёмстам)
заглядывали, справлялись – как они там?
А потом отвлеклись, не до того,
       не вспомнили, даже когда из угла
подплыло невидимое вещество, разъедающее дотла.
И вошедший следом распахнул рот и сказал:
       я пошел, с дороги вcем напишу,
а этот со мной – его зовут кислород.
           Что я делаю им? Дышу.

«Всадник глядит в зенит, качается колыбель…»

Всадник глядит в зенит, качается колыбель,
небо в воде стоит ниже нижних земель,
дальше – солдат, закат, равнина, облако, колесо —
взгляд сохраняет всё.
Теперь ни стран, ни границ, ни облаков, ни сёл,
ни ловушек, ни птиц там, где Брейгель прошел,
даже полет стрелы, повторивший речной извив,
свернут и сдан в архив.
Весь в снегу и песке, упакован в пределы сна,
ты висишь на доске и за тобой – стена,
а сквозь нее, в окне, кто-то, одетый в тень,
               лепит когда и где,
заново, каждый день.
Всадник войдет в ручей и удивится – жив.

«А там, где горе торчит как кость…»