Не считай шаги, путник! Вып.2

Опустошил я горный скат,—
Камнями защитил свой сад,
Собрал колючки для оград —
И слышу: — Встань, покинь свой сад!..

В моем саду цветет гранат,

Лоз виноградных полон сад;
Льнет к зреющим плодам мой взгляд.
И слышу: — Встань, покинь свой сад!..

В точиле мнется виноград,

Вином меня утешит сад;
Хочу я пить в тиши прохлад.
И слышу: — Встань, покинь своей сад!..

Увы! В цветы вселился яд,

Не дышит розами мой сад,
Распались камни колоннад…
Да! Мне пора покинуть сад![44]

Если б это было лишь мудрым стихотворением, «божественным глаголом»! Но, увы, стихи эти все еще актуальны потому, что и сегодня рассеянные по всему свету армяне вынуждены покидать свои построенные с большим трудом дома и сады, кочевать из страны в страну, строить снова и снова, пока не посчастливится им вернуться на свою родину, построить свой единственный прочный дом, возделать свой сад на родной земле.

Приходили новые века и с ними новые поэты, но то же бедственное положение страны, те же страдания бездомного изгнанника звучат и в поэзии XVII–XVIII веков, в чудесных айренах и антуни, в многочисленных песнях.

Вот одна из песен антуни, обработанная впоследствии Комитасом, ее поют армяне до сих пор:

Сердце мое — что разваленный дом,
Груда камней над упавшим столбом,
Дикие птицы устроятся в нем.
Эх, брошусь в реку весенним я днем,
Пищей для рыб пусть я стану потом…[45]

А вот великолепный, пожалуй, не имеющий себе равного айрен, где всего в двух четверостишиях передана невыносимая тоска по родине:

Деревцом я персиковым рос,
Подо мной родимый был утес.
Меня выкопали, унесли,
Посадили в сад чужой земли.
Там шербет из сахара любим, —
Мои корни поливали им.
Ах, меня верните в край родной,
Ах, полейте снеговой водой![46]

Деревцу не нужен «чужой рай», оно просится обратно, в свой «родимый ад», оно может расти лишь на сухой, каменистой, но родной почве, питаемое живой водой — атмосферой родины, ее талыми снегами, печальными айренами и антуни, армянской речью…

Армянской речью… Поистине удивительна та фанатичная любовь, которой наш народ был связан со своим родным языком и духовной культурой, — по-видимому, инстинктивно понимая, что язык, письменность — самое мощное оружие в извечной борьбе за существование.

И в самом деле, со времени создания армянского алфавита, армянской письменности завоеватели делали все, чтобы эта нация ассимилировалась, смешалась с ними, забыла родной язык. Но одинокий, незащищенный народ наш с. маленьким отрядом своих тридцати шести букв-воинов боролся против них, веками выигрывая это неравное сражение. И сегодня этими же древними буквами он записывает новые скрижали своей новой истории.

Любовь к родному языку… Подчас она представляется неким сверхчувственным феноменом, инстинктом, способным творить и действительно творящим чудеса.

Могли бы иначе истерзанные армянские матери найти в себе силы и в свой смертный час в пустыне Тер-Зор чертить пальцами на песке армянские буквы, чтобы дети запомнили их на всю жизнь…

У Ремарка есть потрясающий эпизод. Одна из его героинь, румынка, которая жила во Франции, говорила по-французски и начисто забыла свой язык, умирая, в агонии, вдруг начинает говорить на родном языке, который никто вокруг не понимает…

Подобные примеры дает и сама жизнь. Один из легендарных героев гражданской войны, армянин по национальности, Гай (Гайк Бжишкян), который жил и воспитывался в России и почти забыл родной язык, в день освобождения Симбирска, в минуту высшего вдохновения на многолюдном митинге вдруг начал взволнованно говорить по-армянски…