Не считая собаки

— Предсказуемо, — ответил Сёдзи. — Теперь его беспокоят сдвиги. В чем их функция? Откуда такие колебания? — Он заговорил с надрывом, передразнивая Ласситера: — «Прежде чем переходить к делу, необходимо учесть все вероятные последствия». Он не санкционирует новые переброски, пока мы не представим полный анализ рисунка сдвигов по всем уже совершенным, — закончил Сёдзи своим обычным голосом и удалился из поля зрения к компьютерам.

— Шутишь? — ужаснулся Джим, пропадая вслед за Сёдзи. — На это уйдет полгода. Мы тут корни пустим.

— Думаю, на то и рассчитано, — кивнул Сёдзи, усаживаясь за средний компьютер и начиная печатать. — Чем меньше перебросок, тем спокойнее. А почему шторы в сети опущены?

О внезапно материализовавшемся в баллиольской лаборатории путешественнике из будущего (равно как и из прошлого) никаких преданий не сохранилось. То есть либо меня не застукали, либо я ловко выкрутился. Я принялся срочно придумывать оправдание.

— Если мы будем сидеть тут сиднем, — возмущался Джим, — как прикажете развивать темпоралистику? Ты не объяснил ему, что наука строится на эксперименте?

Сёдзи забарабанил по клавиатуре.

— «Мистер Фудзисаки, — проговорил он с надрывом, не переставая печатать, — мы с вами не на лекции по химии. Это пространственно-временной континуум».

Шторы совершенно некстати поползли вверх.

— Я знаю, что континуум, — возразил Джим, — но…

— Джим, — перебила еще невидимая, но уже открывающаяся взору Лиззи, и оба повернулись к ней. — Ты его попросишь хотя бы? Это ведь значит…

И я оказался в углу книжного магазина «Блэкуэлл». Его темные панели и книжные стеллажи от пола до потолка не перепутаешь ни с чем, они попросту вне времени. На миг мне показалось, что я вернулся в 2057 год и от баллиольской лаборатории меня отделяет минутная пробежка по Брод-стрит, но осторожный взгляд из-за стеллажей показал, что не все так просто. За решетчатой витриной шел снег. А перед Шелдоновским театром стоял припаркованный «даймлер».

До двадцать первого века, похоже, далековато. Да и конец двадцатого еще неблизко, понял я, оглянувшись вокруг. Ни терминалов, ни карманных форматов, ни распечатки на месте. Только твердые переплеты, в основном даже без суперобложек, в синем, зеленом и коричневом коленкоре.

И продавщица, надвигающаяся на меня с блокнотом в руке и желтым карандашом за ухом. Скрываться в углу поздно — она меня уже заметила. К счастью, мужская одежда в отличие от женской с годами почти не менялась, речные блейзеры с фланелевыми брюками встречаются в Оксфорде и по сей день, вот только не в разгар зимы. Ладно, если повезет, сойду за первокурсника.

На продавщице было темно-синее узкое платье, которое Верити датировала бы с точностью до месяца, но для меня вся мода середины двадцатого — темный лес. Пятидесятые? Нет, подколотые карандашом волосы затянуты в тугой пучок, а на ногах — ботинки на шнуровке. Начало сороковых?

Тоже вряд ли, окна все целы, никаких затемняющих штор и мешков с песком у двери, да и продавщица довольно упитанная и цветущая для послевоенного времени. Значит, тридцатые.

Тридцатые — специализация Верити. Может, сеть по ошибке закинула меня в одну из ее прошлых перебросок? Или Верити тоже тут? Нет, невозможно. Мой костюм еще сойдет, но ее длинное платье с глухим воротом-стойкой и уложенные в высокую прическу волосы — ни в какую. Круг времен и мест, в которых она может оказаться, не вызвав диссонанса одним своим видом, получается довольно узким и, слава Богу, в основном цивилизованным.

— Вам помочь, сэр? — спросила продавщица, неодобрительно покосившись на мои усы.

Совсем про них забыл. В тридцатых растительность на лице не приветствуется? У Эркюля Пуаро вроде были усы?

— Вам помочь, сэр? — настойчиво повторила она. — Вы что-то конкретное ищете?

— Да.

Что спросить в «Блэкуэлле» в 1930 каком там? «Властелина колец»? Нет, это будет позже. «До свидания, мистер Чипс» [59]? Повесть вышла в 1934 году, но вдруг он еще не настал? Разглядеть дату на книжке квитанций у продавщицы не удавалось, а создавать очередной диссонанс, когда вокруг и без того континуум трещит по швам, желания не было.

— «Упадок и разрушение Римской империи», — перестраховался я. — Гиббона.

— Это вам на второй этаж, — указала продавщица. — Отдел истории.

Спасибо, на второй этаж мне не надо. Лучше держаться поближе к точке переброски. Что у них на первом? Через восемьдесят лет будут записки и метапроза, но сейчас вряд ли. «Алиса в Зазеркалье»? Нет, вдруг детскую литературу уже выделили в отдельное помещение.

— Лестница на второй этаж вот здесь, сэр, — показала продавщица вынутым из-за уха карандашом.

— А «Трое в лодке» Джерома у вас есть? — нашелся я.

— Сейчас посмотрю. — Она двинулась в конец зала.

— «Не считая собаки», — крикнул я вдогонку и, как только она скрылась за стеллажами, юркнул обратно в свой укромный угол.

Я смутно надеялся, что сеть будет открыта или хотя бы мерцанием обозначит скорую готовность, но среди подпирающих потолок книжных полок не наблюдалось даже намека на ее присутствие. И никаких подсказок насчет текущего года.