Не сердись, Иможен. Овернские влюбленные. Вы помните Пако?

Нина не сомневалась, что только Хоакин Пуиг может рассказать ей о Пако, не выдав немедленно Виллару. Нина презирала Пуига не меньше, чем прочих прихвостней Игнасио Виллара, но тот хоть обращается с ней повежливее. Может, потому что тайно влюблен? Однако Нина знала, что Хоакин трус, а потому способен на любое предательство. Никто не должен знать, что ее интересует судьба Пако. Стоял чудесный теплый день, и казалось, вся Барселона оживает под лучами весеннего солнца. Не обращая внимания на восторженные восклицания красивых бездельников, болтавшихся на улице в поисках приключений, Нина шла к рамбла[19] дель Сентро. У поворота на калле[20] Конде дель Азальто группа туристов слушала гида, объяснявшего, что они находятся на границе «баррио чино»[21] — одного из самых скверных мест во всей Европе, но агентство, которое он имеет честь представлять, покажет им его сегодня же ночью, во время экскурсии под названием «Ночная Барселона». И под неодобрительными взглядами англичанок и голландок, замерших вместе с мужьями на пороге этого запретного мира, Нина свернула на Конде дель Азальто.

Хуанита тоже не спешила оказаться в старом городе, на улице Хайме Хираль, где ее ждала мать. От одной мысли, что та сразу начнет причитать над внезапным исчезновением Пако, у Хуаниты сдавали нервы. Нет, слезами парня не вернешь. Хуанита не питала насчет Пако никаких иллюзий, но она его любила, а потому верила, что сумеет превратить в приличного человека, за которого не стыдно выйти замуж. Впрочем, в последнее время он и так очень изменился к лучшему. Похоже, Пако вдруг понял, что самое прекрасное на свете — спокойная жизнь у семейного очага, когда нечего опасаться, что в любую минуту неожиданно нагрянет полиция. Парень клялся, будто пошел официантом в кабаре «Лос Анхелес и лос Демониос»[22] на Конде дель Азальто лишь для того, чтобы выполнить определенную миссию, но какую именно — так и не сказал. Хуанита не слишком поверила его словам. Как и все в Барселоне, она знала, что знаменитое кабаре на самом деле принадлежит не его директору, Хоакину Пуигу, а Игнасио Виллару, под прикрытием экспортно-импортной фирмы творившему всякие темные делишки, которые превратили его в одного из бесспорных властителей «баррио чино».

Конча прекрасно видела, что, с тех пор как исчез Пако, ее муж Мигель беспрестанно себя грызет. Мигель вообще страдал обостренным, даже болезненным чувством ответственности. И Конче не терпелось, чтобы парень скорее пришел к ним в гости — тогда ее муж перестанет нервничать и в доме снова воцарится атмосфера непоколебимого спокойствия. Кстати, именно из-за этой невозмутимости, неизменно исходившей от сеньоры Мохи, не слишком проницательные люди считали ее холодной и равнодушной. Конча с самого начала была против того, чтобы Пако шел работать в кабаре Виллара — со слов мужа она знала, как тот ловок, хитер и недоверчив. Куда уж мальчишке справиться с типом, за которым долгие годы безуспешно охотится полиция? Но разве переубедишь Мигеля с его вечной манией навязывать тем, кого он уважает, испытания не по силам?

В кабинете Альфонсо Мартина, возглавлявшего «ла бригада де Инвестигасион Криминаль»[23] в «Хефатура Супериор де Полисиа»[24] на виа Лайетана, инспектор Мигель Люхи в очередной раз делился с шефом своими опасениями насчет Пако.

— Никак не могу выяснить, что с ним случилось… За шесть месяцев, что парень работает у Виллара, не проходило и двух дней, чтобы он не зашел ко мне с докладом. И вот уже десять — как о нем ни слуху, ни духу… Я боюсь, шеф.

Комиссар пожал плечами.

— Не стоит его оплакивать, пока у нас нет никаких доказательств… А вообще-то, все эти наводчики прекрасно знают, на что идут, верно?

— Пако не был обыкновенным наводчиком… Он хотел в какой-то мере искупить вину…

— Вы не заходили к его приемной матери?

— Мы с Пако договорились, что я не стану показываться в его квартале. Это могло бы возбудить подозрения. Я сдержал слово. Если за домом наблюдают, мое появление подпишет парню смертный приговор.

— Значит, остается только ждать.

— Это очень тяжко…

— Такая уж у нас работа, Мигель, но мы ведь сами ее выбрали.