Не смогу жить без тебя

Город за стеклом автомобиля то пропадал в тени, то снова сверкал огнями.

«Когда нет выхода, нет выбора, то легче просто делать то, что ты должен делать», — уговаривала она себя.

Головная боль усугубилась. Если бы только лечь и заснуть… Хотя когда ей удавалось уснуть, утром она все равно никогда не просыпалась отдохнувшей. Тяжесть она ощущала постоянно, словно ее давил груз.

Может, у нее аллергия на Леонидаса? Симптомы совпадали: она задыхалась, краснела, в теле зуд.

Будь это действительно аллергия, она приняла бы антигистаминный препарат, и все закончилось бы. А лечения против Леонидаса нет — он распространяет вокруг себя такие флюиды, как… другие мужчины парфюм.

Она хочет только одного — закончить общение с ним навсегда.

Всю жизнь ее готовили к браку с таким, как Леонидас. Затем так называемая замужняя жизнь — жестокая и безжалостная. Сьюсан и не знала, что значит жить собственной жизнью.

Никто никогда не спросил ее, чего же хочет она сама. Наверное, хорошо, что не спрашивали, потому что она понятия не имела. Грустно и обидно.

— У тебя опять усталый вид, — произнес Леонидас.

Сьюсан не заметила, что он закончил телефонный разговор. Она отвернулась от залитого дождем окна, от сверкающих огней Парижа и придала лицу приветливое выражение… или хотя бы вежливое.

— Я не устала. — Сьюсан охватило беспокойство от его пристального и задумчивого взгляда. — Мне просто надоела эта бесконечная игра.

Он поднял брови, и в глубине темных глаз промелькнуло что-то непонятное, но когда он заговорил, то голос прозвучал ровно:

— Сожалею, что мое присутствие настолько тебя угнетает.

— Ты попросил меня помочь тебе, и я согласилась, — натянуто напомнила ему Сьюсан. — Я могла бы положить конец нашему договору в любое время, а помнишь ли ты имена всех помощников в малазийском отделении или нет, меня никоим образом не касается.

Леонидаса ее слова явно не задели. Да и когда его задевали чьи-либо слова? Он мог не помнить многих людей, кто разговаривал с ним в течение дня, но точно помнил, что за все отвечает он. И управляет всем. Ее раздражало, что она позволила ему управлять и ею тоже. А она могла ведь взять и уйти.

Почему она не ушла?

— Позволь тебя заверить, что эта пытка скоро закончится, — сказал он, и его тон ее насторожил.

Но обсуждать с ним это у нее не было сил — голова очень болела. Сьюсан ничего не сказала и потерла виски.

— Если у тебя будут продолжаться головные боли, то следует обратиться к врачу, — пробормотал Леонидас. Если это и сочувствие, то оно прозвучало как приказ.

— Я без врача знаю, что дело в стрессе. Все, что мне нужно, чтобы оправиться от стресса, — это уединенное место. Подальше от интриг «Бетанкур корпорейшн».

Леонидас, как ни странно, не съязвил, а молча взял ее руку в свою. Сьюсан хотела отдернуть руку, потому что даже от такого легкого прикосновения ее охватило волнение.

Словно они снова лежат, обнаженные, в объятиях друг друга. Словно он сжимает ее и вонзается ей внутрь.

И еще ее волновало и смущало то, что она не чувствовала к нему ненависти или отвращения. И равнодушия она тоже не чувствовала. Наоборот — он ее околдовал. Она ощутила это колдовство в постели, когда он был Графом. И теперь ощущала, когда он брал ее за локоть, идя с ней по холлу или через толпу репортеров; когда касался ее поясницы, пропуская ее вперед; когда помогал войти или выйти из машины. И не важно, что это просто старомодная, врожденная вежливость. Тем не менее каждый раз Сьюсан бросало в жар, ее словно озаряло ярким светом. Тепло разрасталось, разливалось по телу, грудь набухала, кровь тяжело текла по жилам. Томление росло, обвивало тело, стекало горячей спиралью в низ живота.

Сьюсан утешала себя тем, что Леонидас не знает о ее состоянии, о глубине ее слабости. Ведь она так старательно это скрывает. А скоро она окажется очень далеко от него, и можно будет расслабиться.

Огни центральных улиц Парижа мелькали за окном. Голова Леонидаса склонилась к ней, он держал ее руку в своей, а в душе зрел вопрос: что, если он знает, что притягивает ее к себе?

Он нажал пальцами ей на ладонь.

— Что ты делаешь?

— Меня научили, как надо массировать определенные точки, чтобы облегчить головную боль, — объяснил Леонидас.

Он сказал это бесстрастным голосом, как мог сказать врач. Но потом поймал ее взгляд, и твердые губы чуть заметно дрогнули в улыбке, а сердце Сьюсан сделало кульбит.

Через несколько минут боль в висках чудесным образом уменьшилась.

— Твоя семья научила тебя более полезным вещам, чем моя, — не подумав, сказала она. — Моя мать верит в необходимость страданий.

— А мой отец получал удовольствие от боли других, — сухо произнес Леонидас. Он взял ее другую руку и стал нажимать на ладонь. Боль прошла почти мгновенно. — Особенно ему нравилось причинять боль мне, и он говорил это каждый раз, когда бил меня, а делал он это регулярно, пока мне не исполнилось шестнадцать. Тогда он переключился на психологическое давление. Мою мать ты знаешь. Единственная боль, известная Аполлонии Бетанкур, бывает у нее по утрам после выпитого накануне спиртного.