Не сотвори себе кумира

Вспоминается, что начиная с 1967 года многие команды стали ездить на матчи в Киев все с большей и большей опаской. Не оттого, что боялись проиграть (проигрыш киевлянам, да еще на их поле, не позор), а потому, что знали: целый ряд киевских игроков, в особенности Сабо, Серебряников, Левченко, Соснихин, Медвидь, играют дома особенно взвинченно, на каком-то надрыве, и это нередко передается части зрителей, нервирует судей. О том, что обстановка в Киеве переменилась, рассказывали еще в начале сезона 1971 года возвращавшиеся оттуда тренеры и футболисты. Да и некоторые судьи говорили о том же. Тогда я начал ездить в Киев на отдельные матчи. Садился неподалеку от ложи прессы, наблюдая и за ней. Разница была огромная. В 1967—1968 годах немалая часть обитателей здешней ложи прессы порою напоминала тех, на кого рассчитывал, картинно растягиваясь на траве, а затем со сжатыми кулаками подбегая к мнимому обидчику, Сабо. В эти минуты в ложе прессы кое-кто тоже возбужденно вскакивал с мест, размахивал руками, что-то кричал. Работать порой тут было совершенно невозможно. Теперь не то. Я был обрадован, когда в матче с московским «Динамо» стадион несколько раз воодушевленно приветствовал красивую игру Пильгуя, когда на трибунах сопроводили хлопками эффектный удар юного Кожемякина. В киевском болельщике, которого несколько лет будоражили эксцессами на поле и которому дали теперь возможность наблюдать от матча к матчу красивый футбол, многое меняется к лучшему.

4. ИЗДАЛЕКА И ВБЛИЗИ

О знаменитом центрфорварде «Спартака» и сборной СССР прошлых лет Симоняне, вернее об особенностях его игры, мы как-то разговорились с его близким другом и многолетним партнером. Должен сказать, что и собеседник мой в прошлом был игроком острокомбинационного склада, хитроумным тактиком, а к тому же признанным виртуозом футбольной техники. И поэтому его анализ игры Симоняна особенно интересовал меня.

— Эх, одного лишь себе простить не могу! — вдруг воскликнул он безо всякой связи с говоренным ранее.

— Чего простить не можете? — спросил я, дивясь столь неожиданной перебивке нашей спокойной, почти элегической беседы.

— Чего? Разве вы не знаете, что Симоняна в последние два сезона вообще перестали на поле бить?

К такому вопросу я и вовсе готов не был, но мой собеседник тотчас пояснил, что он имеет в виду. Дело в том, что у него самого в отличие от Симоняна (который никогда и ничем не отвечал своим обидчикам на футбольном поле) сезона за два до ухода из большого футбола нервы стали, по собственному его выражению, «рвать повода». И тотчас обрушились на него замечания судей, предупреждения в протоколах, критика в прессе. Однажды он был даже удален с поля и дисквалифицирован на несколько матчей. Тогда как Симоняна в это самое время его персональные сторожа как раз-то и перестали «обижать». Почему? Трудно поверить, но именно по причине полнейшей его безответности. Стыдно им стало, что ли. А ведь прежде и ноги ему на бегу заплетали, и били по ним, и в спину толкали, и локтями в бок угодить норовили.

А что же Симонян? Впрочем, это я сам хорошо помню: сразу поднимется (если только он мог подняться сразу), пробежит, ковыляя или потирая рукой ушибленное место, несколько шагов, а там и вновь включится в игру. Ни слова обидчику, ни звука.

— Вот это был спортсмен! — восхищенно, а вместе с тем и с какой-то грустью заключил мой собеседник. — Всем спортсменам спортсмен!

И правда: много лет уж не выходит на поле Симонян, но имя его любители футбольной игры и по сей день произносят с благоговением, потому что история футбола — в мировом ли масштабе или каждой страны в отдельности — бережно хранит имена лишь тех футболистов, чье замечательное умение вести игру неизменно сочеталось с безукоризненным соблюдением всех ее правил.

Мэтьюз провел на футбольном поле тридцать три года. Но пышное празднование его пятидесятилетия объяснялось не только этим рекордом спортивного долгожительства. И не только тем, что в течение долгих лет он считался одним из самых искусных крайних нападающих. Футбольные звезды всех стран съехались в 1965 году в Лондон на матч со сборной Англии с участием юбиляра, быть может, прежде всего потому, что Мэтьюз был истинным рыцарем футбола, рыцарем без страха и упрека. «Он никогда не заслужил ни одного наказания, — писала «Комсомольская правда», — хотя постоянно был в горниле жарких схваток и не раз являлся «целью» для защитников. Несмотря на грубые атаки, Мэтьюз оставался спокойным, ни разу на его лице не появилось злого выражения. Когда противник что-то говорил, он молчал. «Если с таким игроком переругиваться, — говорит Мэтьюз, — это значит становиться на его уровень». Накануне юбилейного матча корреспондент «Известий» спросил у Мэтьюза, что бы он порекомендовал футболисту, начинающему спортивную карьеру. «Энтузиазм и дисциплину, — ответил Мэтьюз. — Без любви к футболу и без уважения к его законам нет настоящего спортсмена». И еще добавил, что «контролировать себя важнее, чем контролировать мяч».