Не спи под инжировым деревом

Позже, листая ленту новостей в своём дохлом Facebook, без особой надежды найти что-то хоть сколько-нибудь интересное, но по укоренившейся привычке, я наткнулся на неожиданную и странную новость: журналистку Мадину Худатову засунули в тюрьму, да не за клевету и сквернословие, и даже не за драку в общественном месте, а за хранение и распространение наркотиков. В этом явно чувствовался размах Ниязи, который пообещал Прекраснейшей правосудие, и, хотя повод для заключения был более чем надуманным, в целом я счёл, что и он сгодится, ведь такой статьи, как «Оскорбления, вонь в интернете, пустые угрозы и разжигание ненависти», не существует, но лично я людей, подобных Худатовой, изолировал бы от общества.

«Это ты Худатову посадил?» – не удержался я от вопроса. Мне нужно было знать, до каких пределов распространяется могущество Ниязи. «Её посадили её мерзкий характер и тупая агрессия. У меня просто есть друг-прокурор, который меня очень ценит». Тут я обрадовался, что Ниязи вроде бы не держал на меня зла за совершённые над ним слегка насильственные действия. Если подумать, он вообще был хороший мужик, весёлый, беззлобный, и надо было бы перед отъездом с ним помириться окончательно, но только не прямо сейчас, а не то он решил бы – я испугался, что он отправит за решётку и меня.

Бахрам сдержал своё слово и позвал маму с Зарифой в гости к своим родителям.

– Что за люди такие? – возмущалась мама. – Почему это мы должны к ним идти, а не они к нам, как полагается?! Они совсем не уважают традиции? Буду я ещё ходить ко всяким!

Но Зарифа намекнула ей, что матери девицы, которой слегка за тридцать, не следует проявлять строптивость, и в один прекрасный погожий день мама нацепила своё самое нарядное платье, увесилась пресловутым золотом (через стену я слышал, как Зарифа ругается с ней, пытаясь убедить, что это убожество и лучше ничего не надевать вообще, чем так выставляться, на что мама заявила: «Ничего, пусть видят, что мы не нищие какие-нибудь и мою дочку абы как содержать нельзя!»), Зарифа нарисовала себе красивое, но не слишком яркое лицо, Бахрам зашёл за ними пешком (чтобы не шокировать маму раньше времени роскошным автомобилем), и они шумно отбыли.

Я снова остался один, но на этот раз мне казалось, что я совсем один, как будто мама и Зарифа покинули меня навсегда, словно это они уехали в другую страну. Пустая квартира впервые показалась мне чужой и неприветливой. Она словно выдавливала меня из себя, как занозу, и я сдался, сбежал и, выйдя под небо, почувствовал себя свободным. Почему-то заткнулись, выдохшись, все неугомонные пожирающие землю чудовища, притаился ветер, а мои собственные шаги казались мне более широкими, чем обычно.

Проходя мимо одного банка, я заметил машину Мики, а затем и его самого. Он вышел с важным видом, потея в своём слишком тёплом для сентября костюме, сжав в одной руке картонный стаканчик с кофе – непременный атрибут любого делового миллениала, а в другой – тонкую жёлтую папку наверняка с чрезвычайно важными документами и телефон. От телефона к голове Мики тянулся проводок наушников, и он громко разговаривал, словно бы сам с собой, производя впечатление сумасшедшего. Я подошёл к нему и крикнул «Привет!», но удостоился только равнодушного беглого взгляда, после чего Мика, продолжая болтать, влез в машину со всем своим барахлом, подал засуетившемуся стоянщику копеечку и начал отъезжать.

– Ну и хрен с тобой, – сказал я и продолжил свой путь, с настроением не то чтобы испортившимся, но слегка затенённым на горизонте тучей неоформившейся мысли.

На площади Фонтанов я заглянул в Heavy Metal Cafe. Измученно улыбающиеся официанты у дверей сразу же предупредили меня, что мест нет и не будет, чему я не удивился: до тех пор пока вся продвинутая молодёжь не сделает здесь селфи и не зачекинится, их завышенные цены никого не испугают. Я ответил им, что ищу Джонни. Они подали Джонни. Моего лучшего друга было не узнать – лакейская улыбочка, таящая в своих углах пожелание сдохнуть. К счастью, при виде меня эта улыбочка у него поулеглась.

– А, это ты, – буркнул он. Я испытал облегчение.

– Я, и я всё ещё жив, а не покончил с собой.

– Да? П…ц! А я тут е…шу, времени нет даже покурить.

– Я что пришёл… Хотел тебе рассказать…

Тут Джонни позвали, он отвлёкся, и бросив мне: «Сорян, видишь, что тут у нас, потом расскажешь», – убежал. В его последнем обращении ко мне не было ни одного матерного слова, и это показалось мне зловещим признаком.

– Да, пропал чувак, – вздохнул один из официантов, глядя вслед моему другу.

– В каком смысле? – спросил я, встревожившись.

– Ещё пару дней назад играл в легендарной группе. Death and Resurrection. Их лидер летом покончил с собой. А теперь вот они распались.

– Логично. Нет лидера – нет группы. Он им песни писал, а теперь кто будет? – добавил другой.

– Вот жаль. Этот чувак мог стать легендой. – Первый официант огорчённо развёл руками, на которых я заметил характерные гитарные мозоли.